— И не вздумай. Все при тебе — и жена, и угол, все есть… Отец мечтал о том, чтобы ты при доме был…
— Да я никуда и не собираюсь, мама.
Потом Сергей не раз слышал, как в горнице мать ворчала при жене.
— Ты волю мужу не давай и не соглашайся, если что. Понапрасну сманивают. Все мы родились и жили в Александровке. У него и здесь место неплохое, видное. Знаем мы этих районных, день и ночь все в разъездах, щей домашних не поедят, все по чужим углам.
Ну и скажет мама! Была смешна материнская тревога. Разве мог уехать из своей Александровки Сергей? Вот уже четвертый год, как он работает агрономом, четвертый год…
Волнов был настойчив, Русакова действительно тогда вызвали к секретарю парткома Батову. Волнов уже ждал его. Вынул часы, массивные, на цепочке, и улыбнулся.
— Точно, не опаздываешь. По старой армейской привычке люблю, когда люди не опаздывают.
— А я раньше, в студенчестве, всегда опаздывал, — сказал тоже с улыбкой Русаков, — теперь привыкаю… Ну что, сейчас поведете на проработку?
Проходя с Сергеем в кабинет Батова, Волнов усмехнулся:
— Не то слово. Скорее на притирку…
Батов разговаривал по телефону, когда вошел Русаков; оторвался от трубки, сказал, что рад видеть, пожал руку. Сергей ждал, пока окончится телефонный разговор, и время от времени вскидывал испытующий взгляд на Волнова.
— Ну вот что, старина, — чуть улыбаясь, сказал, наконец, Батов. — Жалобы на тебя поступают… Чернышева обижаешь.
— Обижаю, — в тон ему заявил Русаков. — Пусть не подменяет агронома.
— И Волнова обижаешь?
— Обижаю, — опять согласился Русаков. Батов нравился ему свободной, хитроватой манерой разговора.
Батов посмотрел на Русакова в упор.
— Ну, а как с управлением? Пойдешь работать?
Чувствуя, как лицо и шея покрываются капельками пота,
Русаков сказал:
— Нет, не пойду.
Волнов нервно ходил по кабинету. Батов чего-то выжидал. Потом улыбнулся и подмигнул Русакову.
— Ну, раз ты такой твердый, скажи, почему?
— Михаил Федорович, от души скажу, бумажное у нас сейчас управление.
Волнов даже руками всплеснул:
— Батов, слыхал?!
Удивился и Батов, и брови его нахмурились.
— Постой, постой… По-твоему, значит, управление ненужная надстройка? Так надо понять тебя, что ль?
Русаков смутился от столь прямого вопроса, даже растерялся.
— По-моему, когда была старая структура, было проще, — заметно волнуясь и потому досадуя на себя, сказал Русаков.
— Стоит ли такого брать в управление? — Батов повернулся к Волнову. — Что ты скажешь?
— Я думаю, что работа в районе придаст ему масштабность мышления, прибавит ума-разума.
— Петр Степанович, а может быть, нам все же нет смысла силком тащить к себе Русакова?
Батов прошелся по кабинету и хитровато сузил глаза.
— Мы здесь в парткоме думали… Что, если рекомендовать Сергея Павловича секретарем парторганизации колхоза.
— Секретарем? — Русаков удивился. Всего он мог ожидать, только не этого.
— Но секретарь… это освобожденная должность…
— А вы будете не освобожденным. Хорошее ведь сочетание: агроном и секретарь колхозного парткома.
В первый раз Волнов посмотрел на Русакова недружелюбно…
Волнов хотел бы забыть о тех неприятных днях. Как-никак прошло три года. Но Русаков опять, черт возьми, вел себя строптиво, становился поперек дороги… Можно, конечно, терпеливо ждать и приглядываться, как будут развертываться события… Но в конце концов, есть и предел!
Раньше Волнов был большое начальство и мог смотреть на все сквозь пальцы, теперь когда у него положение оказалось скользким, он не может позволить себе быть сердобольным.
Да что думать о Русакове! Культуры не хватает… Да, образование ничего еще не дает — культура важна, воспитание. Откуда ему, Русакову, было почерпнуть это? Из Александровки, что ль?
С восходом солнца Волнов был в машине и объехал уже несколько колхозов. Было тревожное желание заехать в Александровку, — даже крюка не надо делать, — но так и не заехал.
Часам к двенадцати приехал в район. И что бы ни делал, мучил его все тот же вопрос: как начать разговор с Батовым?
Теперь Батов был секретарем райкома, и Волнов долго обдумывал «подходы» к нему. Но все, что задумывал, сам же отвергал. Трудно было ему. Потому что совсем не понимал Батова. Вот тоже человек — вроде Русакова. Тоже готов в любую минуту выкинуть что-то такое, чего он, Волнов, не мог вообще ожидать… А ведь работали вместе.
Чего он, собственно, хочет, Батов?
Неужели ему хочется, чтобы район плелся в хвосте? Неужели ему… выгодно? Ерунда. А с другой стороны… Почему ему важен Русаков, вечный экспериментатор, ставящий району палки в колеса? Ведь нет ни одной отчетности, где бы «Коммуна» не давала повода для зацепки. Другой секретарь райкома насовал бы агроному столько выговоров, что Русаков не только не улыбался бы, но и забыл дорогу в район…
Батов умный человек, этого у него не отнимешь. Но близорукий. И умные люди бывают близорукими. Не видеть, откуда надвигается гроза…
Зарабатывает дешевый авторитет? Дудки, никто не знает, как авторитет приходит и как он уходит… Чаще всего он определяется там — наверху, хотя даже начальство не в состоянии сделать то, что иногда подсунет жизнь. Взлеты, падения… Все проходит…
И что он так печется о Батове? Батов в конце концов занял чужое место, предназначенное ему, Волнову, по праву… Эх, а плохо, что субординация не сработала.
В них — в Батове и Русакове — есть, есть что-то общее! Общее — нахальство, которое они выдают за твердость, заискивание перед колхозниками под маской уважения к людям. Стремление к власти, а кое-кем оно принимается за убеждения… Да, да, они похожи, они духовно близнецы!
Открытие поразило Волнова. Он даже постукал себя кулаком по лбу: ну и голова у тебя, Петр Степанович! Политик ты, да и только!
12
Годы, годы… В те времена, когда было принято решение о восстановлении райкомов, еще никто толком не знал, каково будет положение управления сельского хозяйства. Волнов жил тогда в страшной тревоге. С рассветом, не заходя в кабинет, уезжал в колхозы; из любого пункта района связывался с управлением или прямо с элеватором, и ему докладывали данные о хлебосдаче и уборке. Шли дожди, дороги развезло, и хлебосдача застопорилась. Волнов злился, гонял свой «газик» по непролазному бездорожью. Шофер, вымотанный непрерывными поездками, засыпал на ходу. А Волнов из одного колхоза гнал машину в другой, в третий, в четвертый, нервничал, ругался с председателями, приказывал и грозил. Но дело от этого не двигалось. Дневная цифра хлебосдачи не только не возрастала — она падала. Это Волнова бесило. Ему казалось, что от темпов хлебосдачи зависит его судьба. Волнов думал о том, что он больше, чем Батов, имеет прав на восстанавливаемую должность секретаря райкома. Батов его беспокоил, и поэтому всякий раз, как только попадался телефон, он спешил узнать: а что Батов делает?
Ему ревниво думалось: вот Батов сидит у себя в кабинете и потихоньку подхихикивает над ним: гоняй, гоняй машину, Волнов, старайся, жми, мокни… Но на телефонные звонки в партком каждый раз отвечали: Батов не приезжал, в колхозах. Волнов узнавал, в каком колхозе Батов. Узнав, тут же звонил на элеватор: а сколько вывез этот колхоз хлеба? У Батова обычно все шло хорошо. Волнов ловил себя на дурном: вместо того чтобы радоваться хлебу, злость забирается в душу.
Поздно, к ночи, замызганный, облепленный грязью, еле рассекая светом фар темную пелену мелкого осеннего дождя, вползал в райцентр «газик» Волнова. Сам Волнов, прикрывшись плащом военного образца, дремал. Это были бездумные минуты. Минуты, когда слипались веки, ничего не хотелось делать — только спать.
Но и в поздние часы окна в управлении светились. Затормозив «газик» у входа в управление, шофер, зевая, спросил:
— Зайдете? Или домой?