похвальный лист с золотыми буквами и пряник, облитый сахаром.

Но Филипп знал, что это шутки, и не всю брехню» слушал. А держать дома зайца, все равно, нельзя было: там и кот, и собака, да и посадить зайца некуда. Филипп подсчитывал, рассчитывал и взвешивал — выходило продать.

Но жаль было расставаться с зайчиком.

Уж больно забавный: мылом не мылся, а такой чистенький. Ушами шевелит. Еще не вырос до настоящего зайца: «малый». И весь такой тепленький.

И Филипп почувствовал к нему родственную теплоту. Вспомнил, что кот может сцапать, собака стащить. Страшно стало за зайчика. Надо продать. Но продать таким панам,

чтобы не съели. А кто из них не съест?

Говорят, что паны едят зайцев.

— А бодай их!

«Продать добре було б,— гроши дадут. А сколько дадут грошей — и сам не знал.

На следующий день Филипп пришел ко мне с зайцем за пазухой рано утром, до работы, но я уже встал с постели.

Поздоровавшись со мной, он произнес деловито, вывернув из-за пазухи зайчика:

— А може, купите?

Я взял зайчика в руки, поднес к лицу. Филиппу это понравилось; спросил, дружелюбно улыбаясь:

— А гарна дытына?

— Очень милый зайчик, — подтвердил я и положил его на диван.

Зверек и не шелохнулся тельцем, а только беспокойно хлопал ушами.

— Трусыться,—участливо произнес Филипп.

— Да, боится,— согласился я с ним и спросил, сколько он хочет за зайчика.

— А сколько дастэ?

— Сорок копеек, — ответил я.

Филипп почесал затылок и, спрятав от меня

глаза в пол, произнес глухо:

— Два злотых.

Я вынул из кармана сорок копеек: два пятиалтынных и гривенник, и, передавая ему деньги, сказал:

— Вот тебе два злотых, по-нашему тридцать копеек, и еще гривенник; все это вместе и есть сорок копеек, что я тебе и предлагал.

Филипп конфузливо почесал затылок и положил деньги в длинный, чуть не до самых пяток, карман, потом подошел к дивану и стал любовно гладить зайчика. Тот зажмурился, еще беспокойнее захлопал ушами и потянулся в сторонку, но особенных волнений не проявлял.

Я взял зайчика на руки и стал ласкать.

Филипп мялся, хотел сказать что-то важное, вздохнул и произнес озабоченно:

— Щоб вин бигав да грався...

Язык у него не повернулся предупредить меня, чтобы я не изжарил зайчика.

Я его успокоил.

— Зайчик будет жить у нас, как у Христа за пазухой. Только бы не убежал в лес.

— Добре!— произнес Филипп с полным доверием.

На этом мы с ним расстались. Он торопился на работу.

Вечером после работы Филипп явился ко мне с ношей. Принес целую охапку свекольных листьев и кочан капусты для зайчика.

Я не посадил его в клетку. Пустил гулять по всем комнатам. Собак и кошек у меня не было. Но зайчик не проявлял желания резвиться в спертом воздухе комнат и в плену. Как только я дал ему свободу, он сейчас же спрятался под кровать и там засел.

Часа через два под кроватью я его не нашел. Залез куда-то поглубже. Раза четыре в течение дня я открывал его в самых непролазных местах комнат. Зароется, затаится

где-нибудь в старых бумагах и газетах, и его не видно, не слышно. Когда Филипп в этот же день пришел с ужином для зайчика, мы едва его откопали в нижнем ящике комода, в белье. Когда и как он успел туда проникнуть, —я и сам не мог додуматься.

И на второй и на третий день он уходил, прятался от меня. Но все же мало-помалу он как будто бы освоился со своим новым

положением. Сперва ничего не ел. Я пытался кормить его и молоком, и сахаром, и сладкой водичкой, и вареной морковью, и капустой, и травкой, и всякой зеленью,— от всего зайчик отворачивался.

На второй день чуть-чуть погрыз самой обыкновенной травки. Капусту и свекольные листья он только обнюхивал. Должно быть, они ему напоминали его прежнее свободное

житье. Но возможно, что без меня находил что-нибудь покушать.

После некоторого знакомства со мной, на руках у меня он уже стал сидеть спокойно, но как только я отпускал его, он соскакивал на пол. А потом и перестал дичиться.

А на третий, на четвертый день, к великой моей радости, стал быстро-быстро мельчить на своих крохотных зубках капустные и свекольные листья и в моем присутствии.

Стал появляться и на кухне. Прислуга Оксана брала его на руки, и он не пытался улизнуть, но при всяком удобном случае готов был спрятаться.

Однажды, на пятый или на шестой день своего житья-бытья у нас, зайчик прятался раза два; я его отыскивал, а с полдня до вечера меня не было дома. Я оставил его в своей просторной комнате, закрыв все ходы и выходы. Вернулся домой поздно, зажег огонь, поставил лампу на стол, а сам сел на

диван и углубился в чтение.

Вдруг на полу что-то легонько зашуршало.

Я поднял глаза и увидел зайчика. Он выбежал из своего прикрытия на середину комнаты и стал прыгать и резвиться точно так же, как у себя в степях, на бураковом поле,

среди близких своих, при лунном свете.

Я не двигался, но перелистывал книгу, а зайчик продолжал резвиться в самой яркой полосе лампового света.

Потом я убедился, что на него как-то особенно ободряюще действовал вечерний свет лампы.

На следующий день вечером повторилось то же самое. И я уже не принимал никаких предупредительных мер, чтобы его не спугнуть: ходил по комнате свободно, брал зайчика на руки, кормил зеленью. Он охотно ел.

Выпускал из рук, и он опять резвился.

Но днем прятался, выходил из прикрытий редко и не был так доверчив, как вечером, при свете лампы.

Филипп приходил каждый день утром или вечером, а иногда и утром и вечером, и постоянно приносил для зайчика что-нибудь съестное.

Продать-то он зайчика продал, а сердцето его по нем болело.

Постоянно заботился, чтобы он не выбежал на улицу, чтобы его не съели собаки.

Говорил мне и прислуге Оксане:

— Зачиняйте двери.

Всех посторонних зайчик сторонился. С Филиппом, так же, как и со мной, держался просто, как с хорошими знакомыми.

Однажды я потерял его на целый день, но был уверен, что он в комнатах, а где—не мог найти. И вечером, когда я зажег лампу, зайчик не выбежал на воображаемый свет луны.

Позднее пришел Филипп.

— Где зайчик?

Я ему сказал, что сегодня я его что-то не вижу.

— Утёк! — встревожился хлопец.

— Нет, не думаю. Где-нибудь в комнатах,— ответил я.

— Ел он сегодня немного?

— Теперь ест, сколько ему надо, не стесняется,—доложил я.

С появлением у меня зайчика вся моя квартира расцвела в зелени. Главным образом заботился об этом Филипп.

В столовой, в спальне и в кухне, там и здесь, на полу, во всех углах и простенках лежали свекольные листья, молодая капуста, морковь, репка и всякая травка.

— Сыт будет. А тилько немае его. Може, утёк? —тосковал Филипп. — Я ж вам казав: зачиняйте двери.

Он сомневался, что зайчик цел.

Мне на этот раз некогда было разыскивать своего питомца, и я сказал Филиппу:

— Не сегодня, завтра выскочит откуда-нибудь. Я хорошо знаю, что он дома.

Филипп как-то разобиделся.

— Як вин утиче, грошей не отдам,— сказал он, поворачиваясь к дверям.

— И спрашивать не буду,— ответил я ему и объяснил, что не имею никакого права требовать обратно деньги за проданного им мне зайца, так же, как если бы я купил лошадь

у его отца и заплатил ему деньги, а лошадь у меня увели бы со двора конокрады.

Филипп поверил мне, но ушел озабоченный.

Зайчик отыскался в этот же вечер по уходе Филиппа. Опять прыгал, резвился при свете лампы, но дня через два случилось то, чего боялся Филипп.

Я был занят в своей комнате. Зайчик сидел в столовой, в углу, под кучей свекольных и капустных листьев.

Было уже поздно, смеркалось. Прислуга Оксана стала носить в комнату сушившееся на улице белье и раскрыла все двери.

Зайчик, почуяв свежий вечерний воздух, пахнувший с улицы, бросился к дверям.