ПЕРЕСЕЛЕНЕЦ

I

Оставалось минут десять до отправления переселенческого поезда со станции Багдай.

Пассажиры переселенцы, запасшись, кто хлебом, кто рыбой, кто калачами, а кто и рыбой, и калачами, и хлебом, сидели уже в вагонах в ожидании отправления.

К санитарному вагону, в конце поезда, подошел дежурный по станции в красной шапке и сказав фельдшерице, стоявшей на площадке вагона:

— В ваш поезд мы посадим еще одного пассажира.

— Милости, просим,— улыбаясь, произнесла фельдшерица Татьяна Васильевна, молодая девушка с голубыми глазами.

Явился и сам пассажир. Он сидел на руках у старушки с добродушным лицом в мелких морщинках. Старушка торопливо бежала к поезду. Сидящий у нее на руках пассажир

плакал, болтая ногами, обутыми в новенькие черные катанки. Одет он был в широкую стеганую женскую кофту с пунцовой заплатой во всю спину. На голове старенький когда-то голубой капор с торчащими клочками ваты. Наскоро пришитый к капору бумажный цветок болтался на плачущей голове пассажира и шуршал, как осенний лист.

Подойдя к санитарному вагону, старушка поставила пассажира на ноги. Это был мальчик лет четырех, с серыми глазами, круглолицый, раскрасневшийся от слез. Очутившись

на ногах, он уцепился обеими руками за старушку и, пряча голову в ее платье, продолжал плакать.

Фельдшерица Татьяна Васильевна сошла с площадки вагона и, разглядывая маленького пассажира, спросила:

— Как его звать?

— Григорий Болдырев,— отчеканил дежурный по станции, усатый человек в красной шапке.— Вот и его документы, —продолжал он, передавая Татьяне Васильевне пакетик с

бумагами.

Фельдшерица спрятала в карман документы и ласково произнесла:

— Хорошо, Григорий Болдырев. Но мы его будем звать просто Гришей и постараемся столковаться, сойтись поприятельски.

После этих слов Татьяна Васильевна тронула плачущего пассажира за плечо и сказала:

— Не плачь, Гриша. Мы поедем с тобой вместе, к маме поедем— к маме, к маме.

Старушка, которую звали бабушкой Василисой, нагнулась к мальчику, стала его утешать:

— Не плачь, Гришуня! Смотри, какая славная тетя. Не плачь,— она тебя будет сахаром кормить и повезет тебя к маме, ты поедешь с ней к маме.

— К маме! К маме!— заговорили в один голос и фельдшерица и дежурный по станции.

Гриша перевел дух, взглянул одним глазом на Татьяну Васильевну и, опять уткнувшись головой в складки бабушкиного платья, стал всхлипывать, но уже без прежнего отчаяния.

Возгласы, раздававшиеся со всех сторон:

«К маме! К маме!», успокаивали его, но еще далеко не примиряли с настоящим положением. Ему не хотелось расставаться и с бабушкой Василисой. Он не мог представить

себя без бабушки. С ней Гриша радостно поехал бы к маме, да хоть и не к маме, но лишь бы с бабушкой. Одна мама, да где-то еще далеко, без бабушки Василисы, не была всею

мамой. Гриша плакал навзрыд. И дежурный по станции и бабушка Василиса торопились.

— Пора садиться,— говорила Татьяна Васильевна.

— Пора, пора!— вторил ей дежурный по станции.

Бабушка подняла Гришу на руки и взошла с ним на площадку санитарного вагона.

Гриша заголосил пуще прежнего.

Прощаясь с Гришей, бабушка Василиса и сама всплакнула, и из вагона вышла со слезами.

Поезд тронулся. Гриша рыдал, как взрослый. Его посадили в санитарный вагон на попечение фельдшерицы Татьяны Васильевны.

Целый час прошел. Переселенческий поезд остановился у следующей станции, простоял пять минут, опять двинулся, а Гриша все плакал и плакал, закрыв обеими руками

лицо и отворачиваясь от ласковой фельдшерицы.

II

У Гриши были и мать и отец. Около года тому назад он ехал с матерью к отцу, который отправился раньше своей семьи в далекий край, на Амур. Тот край славился привольной,

урожайной землей, обилием хлеба и всем, что необходимо крестьянину для безбедной жизни.

Гриша ехал с матерью, с сестренками и с братьями из Орловской губернии и далеко уже от своей родины, но еще дальше от места, куда ехал, тяжко захворал дифтеритом.

Дело было около года тому назад, ранней весной, когда так же, как и теперь, стояла еще совсем зимняя погода. Тяжко больного Гришу сняли с поезда на станции Багдай.

Гриша так был плох, что мать уже не верила в его выздоровление. Кроме Гриши на ее руках было еще четверо: две девочки и два мальчика— и все малыши. Самой старшей девочке было семь лет. Расставаясь с сыном, горько она плакала, но остаться с ним в больнице на станции Багдай не могла,— нужно было остальных детей спасать от заразной

болезни.

В то время Грише было три года. Разлуку с матерью он пережил в бессознательном состоянии. В железнодорожной больнице Гриша пробыл около месяца и выздоровел. В первые

дни выздоровления, не видя около себя матери, Гриша плакал. Потом привык к ласковым сиделкам и все реже и реже стал вспоминать маму. Его утешало еще и то, что, когда

он Требовал к себе маму, просился к маме, ему говорили:

— Мама не совсем ушла. Скоро увидишь ее, поедешь к ней. Тебя повезут к маме.

Гришу подносили к окну, из которого видно было железнодорожное полотно и проходившие по прямым, длинным рельсам поезда.

— Вон в тех самых домиках, что бегут

по рельсам, и повезут тебя, и прямо к маме, - говорили ему.

В таких случаях Гриша счастливо улыбался.

Через месяц после окончательного выздоровления Гриша перешел к бабушке Василисе на временное жительство. Отправить его к родным решили тогда, когда мать и отец по-

строят на новом месте в далеком крае теплую хату и припасут для Гриши пшеничных калачей. В ожидании этого счастливого времени маленький переселенец прожил у бабушки

Василисы около года.

Бабушка Василиса жила одна в маленькой теплой избушке, в полуверсте от станции.

Добренькая старушка обращалась со своим воспитанником, как с родным. Гриша и бабушка прожили душа в душу до самой разлуки. И уж Гриша позабыл, какая мама. Такая ли, как бабушка Василиса: с морщинками седенькая, или совсем другая? Но какая именно другая— Гриша и не представлял себе и не мог бы ответить ни да, ни нет, если бы его спросили, с кем лучше жить— с бабушкой Василисой или с мамой?

III

Плачущего Гришу раздели и уложили в постель.

На этот раз в санитарном вагоне не было больных. В больничном отделении было просторно, светло и тепло, как в горнице.

В первое время Гриша ревел благим матом.

Ни на кого не хотел смотреть. Отворачивался и от фельдшерицы Татьяны Васильевны, и от поездного санитара Архипа, который лез из кожи, чтобы расположить его к себе.

Выплакал все слезы, ослабел. К вечеру у него сделался жар. Татьяна Васильевна послушала его и ничего опасного не нашла. Это все от разлуки с бабушкой Василисой и от страха

перед чужими людьми.

Ночью Гриша спал спокойно. Проснулся рано утром, и слезы опять полились рекой.

Татьяна Васильевна спала в соседнем отделении вагона. Первым в это утро заговорил с Гришей санитар Архип, малый с рыжей бородой и огромными кулачищами, но добрейшей души человек. Он застал маленького переселенца сидящим на кровати, с глазами полными слез.