Чистота, задранные для проветривания пологи, затененность соснами — все это, кажется, понравилось Феде, но он больше не сравнивал со своим жильем.

Увидев в Димкином шкафчике для личных вещей шахматы, Федя спросил, кто побеждает. Мы ответили, что еще не играли ни в шахматы, ни луков не мастерили, ни штабов не строили — ничем из того, что хотели делать и что делали бы дома, не занимались, потому что новая жизнь увлекла нас новыми делами.

Поднялись к камбузу. Там как раз грузили в машину лотки для хлеба, фляги и термосы. Рая помогала юнгам. Помогли и мы. Перед прощанием я тихонько предложил Феде:

— Может, правда, в гальюн хочешь?

— А что там особенного?

— Ничего, но флотский все же!

Федя усмехнулся. Внезапно встрепенувшись, Димка наклонил брата и прошептал:

— Федь, возьми «пушнину»!

— Какую?

— Да набрал тут.

— Не позорился бы!

— Никто не знает! Только Семка!

— Ну, даешь!.. Сколько?

— Штук двадцать.

— Ого! Кто это у вас пьет?

— Не у нас, а по берегу — рыбаки. Возьмешь?

— Неудобно, — вздохнул Федя, которому явно не хотелось упускать добычу. — Звенеть будут. Знаешь, как трясет! О, скажут, отоварился! Вон какой, скажут, брат ему нужен!

— Ну и пусть!

— Не-ет! Если бы пешочком! Далеко!

— А тут где-то есть напрямик. О, дядя Ваня еще, наверно, не ушел! — воскликнул Димка. — Идея!

Рая, садясь в машину, спросила:

— Ну, братец, едешь?

— Нет, — ответил Димка. — Мы потом!

Мы заскочили в кубрик за рюкзаком и знакомой тропой поспешили на мыс. Нас встретил лай Бурана и дяди Ванино тых-тых-тых, которое мигом успокоило собаку. Рыбак сидел на бревне, протянув к догоравшему костру босые ноги с крючковатыми грязными пальцами, и хлебал уху, положив на колени дощечку. Кивнув на котелок, он предложил нам угощаться, но мы, чтобы не затягивать время, отказались и сразу — за дело. Услыша просьбу, дядя Ваня охотно согласился взять Федю с собой.

— А мне-то что! — брызнул он юшкой. — Тых-тых, даже веселее будет! Тут час ходьбы-то! Да вот ноги потеют, зараза! И ведь средство, тых-тых-тых, знаю — напарить лиственничной коры и принять три сеанса — и как рукой снимет! — а все некогда. Советую! — Ткнул он в плечо меня, подсевшего к нему справа.

— А у меня не потеют, — сказал я.

— Еще запотеют! Или мамке с папкой передай! Тых-тых, три сеанса — и никакой заботушки!

— Ладно.

— Мы пока приготовим, — шепнул мне Димка. — Тайник тут рядышком, под корнем.

Братья скрылись в кустах, а я после некоторой нерешительности вдруг спросил:

— А средство от заиканья вы знаете?

— А зачем?

— Чтобы вылечиться.

— Разве я, тых-тых, заикаюсь? — весело удивился рыбак, опять настаивая, чтобы я смотрел на него. — Слышь-ка, вот дед мой заикался так заикался! Он с утра начинал говорить «есть хочу» и только к вечеру выговаривал. Чуть, тых-тых , с голоду не помер!.. А что, лечат?

— Да. Шоком.

— Чем?

— Ну, это... неожиданностью!

— A-а, испугом! Знаю! Нет, тых-тых, не к чему мне уж лечиться, да и опасно — я житья не дам с разговорами ни дома, ни соседям, ни на работе! Видишь, какой я болтун! — затормошил меня дядя Ваня. — А так пока, тых-тых-тых, раскочегарюсь — человек и улизнет!.. Но за болтовней, если честно, от меня можно мно-ого полезного взять! — проговорил он, таинствено понижая голос и намекая, очевидно, на средство против потливости ног.

Усмехнувшись, я перевел взгляд на Бурана. Он сидел перед дядей Ваней столбиком, держа у груди передние лапы, и хозяин складывал ему в пасть рыбные кости, укроп, лавровый лист — подряд все отходы, не разбирая, съедобные они или нет. Собака сама сортировала — живая помоечка да и только.

— Смешной, — заметил я.

— И главное — породистый: смесь дворняги с осетром, тых-тых-тых, то есть с сеттером!

— А что он еще умеет делать?

— Зевать.

— Как?

— А вот тых-так!

Оставив пустую чашку, дядя Ваня потянулся, заламывая руки за голову, и зевнул со смачным кряком. Буран вдруг упал на все четыре лапы, вытянул передние, простер по ним голову и тоже зевнул, открыв черную пасть с белыми зубами.

Я рассмеялся и попросил:

— А ну-ка еще раз!

— Погоди, дай накопить! Хотя все, тых-тых, нам уже некогда зевать — прозеваем работу! — глянув на ручные часы, спохватился дядя Ваня и поднялся. — Захотите ухи — вот, я ее в яму суну, в холод. — И он полез в перекошенный шалаш, залатанный кусками коры, бересты и досками — всем, что можно подобрать на берегу. — Хотели мы с Семенычем вам рыбки добыть, да не вышло, — приглушенно донеслось до меня.— Я ему, тых-тых-тых — давай сети слева поставим, а он уперся — на самом мысу! Ну, и остались без рыбы! Тых-тых, с десяток окушков несу вот домой!

Он выполз из шалаша с телогрейкой и рюкзаком, уже в кепочке, натянул на ноги что-то считавшееся, наверно, носками, обул пятнистые сапоги и молодцевато вскочил.

— Мне собраться — что голому намылиться!

— Дядя Ваня, тых-тых... Ой! — испуганно воскликнул я, закусывая нижнюю губу. — Извините! Это я не н-нарочно, ой, честное слово! Само выскочило!

Тых-тых! — довольно щурясь, успокоил меня Дядя Ваня. — Не волнуйся! Я знаю, что это штука заразительная! Не ты первый, не ты последний! Дома меня все, тых-тых-тых, как будто передразнивают! Со мной пять минут побудь — и все, начнешь заикаться, как пить дать! Ты еще долго продержался!

Я помолчал, наблюдая, как дядя Ваня, поднимая клубы пепла, старательно затаптывает костер. Потом спросил, жестче и медленнее двигая губами, чтобы не обмолвиться:

— А звери тут есть?

— А как же! Как ночь — так слышу!

— Кого?

— Ондатру.

— Ондатру? — удивился я.

— Н-да. Ондатра тут живет.

— А медведи?

— Ну-у, тых-тых! — протянул рыбак. — Медведи!.. Как начали ГЭС, считай, уже, тых-тых, лет двадцать тому, так мы и забыли, кто такие медведи и с чем их едят!

«Э, нет!» — чуть не возразил я, но воздержался. Похоже, что дядя Ваня, бывая здесь лишь раз в неделю и ничем, кроме рыбы, не интересуясь, сам толком не знал тайги. А вот залезет к нему как-нибудь мишка в шалаш и скажет «подвинься» — живо узнает, кто кого и с чем ест! Будет ему средство сразу от заиканья и от потения ног. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно!

Подоспели Федя с Димкой, вместе неся за лямку увесистый рюкзачок, и мы отправились.

Дядя Ваня немедленно, тыча Федю в плечо, начал рассказ о том, как он нынче зимой на рыбалке выменял за десяток окуней новехонькую кроличью шапку, у мужиков, которые приехали на машине, но ничего не поймали.

Я вдруг с какой-то грустью понял, что дяде Ване совершенно безразлично, кому и что рассказывать — лишь была бы живая душа рядом! Он, по-моему, и с Бураном разговаривает. Вот уж наслушается Федя за час! Вот уж наберет полезного! До синяков истычет ему плечо дядя Ваня и наверняка обратит в заику!

Против лагеря мы помогли Феде вскинуть рюкзак на спину и простились. Едва путники скрылись за кустами, как до нас долетело нетерпеливое тыхтыханье о новом приключении.

19

Как я и предчувствовал, шлюпочные гонки мы проиграли. Проиграли, увы, и в футбол с волейболом и даже — строевую. Только по стрельбе заняли второе место. И хотя за порядок в кубриках нам присудили главные очки, в общем мы оказались в хвосте. Это было печально, но поскольку все проходило весело и интересно, мы не очень-то горевали. Праздник заканчивали у костра. Прокаленный солнцем и, для бурного старта, обрызганный бензином, четырехметросий бревенчатый конус вспыхнул и затрещал так, что на соседнем берегу очнулось эхо. Дебаркадер, ближайший лес, подтопленная листвяшка и «Крокодил», начавшие тонуть в сгу-щавшемся сумраке, мигом осветились и как бы при-бшо лись, но впечатление ночи под низким, в тучах, небом усилилось.

Расселись на уложенных полумесяцем . бревнах. Мичман Чиж принес баян, и Филипп Андреевич воскликнул:

— Просим лагерный гимн!