14 октября 1930 г. после возвращения в Москву генсек принял для срочного доклада В. Менжинского и начальника Особого отдела ОГПУ Я. Ольского. Рассеять сомнения вождя они не смогли[982].

В конце октября 1930 г., обсудив еще раз показания на М. Тухачевского, И. Сталин, Г. Орджоникидзе и К. Ворошилов решили поприсутствовать на очных ставках подозреваемого с его основными обвинителями — Н. Какуриным и И. Троицким. Последние дословно подтвердили данные ранее показания. Тогда члены Политбюро опросили находившихся в Москве видных военных деятелей: Я. Гамарника, И. Якира и И. Дубового. Вспоминая этот эпизод во время заседания Военного совета при НКО в июне 1937 г., И. Сталин воспроизвел поставленный перед указанными лицами вопрос: «Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага? Все трое сказали „нет“, это должно быть какое-нибудь недоразумение, неправильно»[983].

Внеюридические действия членов Политбюро, занявшихся опросом высокопоставленных военных, и одновременное игнорирование показаний Н. Какурина, И. Троицкого, а также материалов очных ставок можно объяснить только одним: в конце 1930 г. И. Сталин не хотел избавляться от столь популярной в армии фигуры, как М. Тухачевский, и порождать у других крупных командиров РККА сомнения в их дальнейшей судьбе, что, несомненно, повлияло бы на политическую лояльность последних. Генсек не дал также указания развернуть уже имевшиеся показания на С. Каменева и Б. Шапошникова.

Полученные следствием материалы были отправлены в архив и оказались востребованными лишь в 1937 г.

Многие из арестованных по делу «Весна» и по другим делам, заведенным в конце 1930 — начале 1931 гг. следственным производством, были Коллегией ОГПУ и тройкой ГПУ УССР приговорены к исправительным работам на срок от 3 до 10 лет либо к ссылке. Однако уже в конце 1931 г. и в течение нескольких последующих лет они были освобождены из заключения и даже возвращены на службу в РККА на высокие должности. Часть бывших офицеров и генералов расстреляли. Так, всех бывших военнослужащих белых и националистических армий, арестованных в 1930–1931 гг. в Москве (31 человек), приговорили к высшей мере наказания, приведя приговор в исполнение[984].

Больше повезло объектам АНД «Генштабисты» и разработки «Моряки»: они дожили до периода массовых репрессий в 1937–1938 гг., хотя их использовали уже не на командных должностях, а лишь в военно-учебных заведениях и технических управлениях.

По крайней мере, можно уверенно говорить, что вопрос о «военспецах» как злободневная задача для органов госбезопасности перестал существовать.

§ 4. Оказание органами ВЧК — ОГПУ помощи командованию в проведении военной реформы и реализации 1-й военной пятилетки

Победоносное окончание Гражданской войны и иностранной интервенции совсем не означало наступления длительного периода мирного развития нашей страны.

Государство находилось в кольце противников, которые, с одной стороны, реально опасались проникновения «большевистской заразы» и поддержки силами Красной армии революционных вспышек, а с другой, сами не прочь были предпринять военные операции, рассматривая как благоприятный фактор периодически осложнявшуюся социальную и экономическую ситуацию в СССР. Ощущение «осажденной крепости» прочно укрепилось в умах советского политико-государственного и военного руководства. Отсюда и пристальное внимание к состоянию обороноспособности, положению в армии и военной промышленности. А положение это было безрадостным, и исправлять его приходилось ценой неимоверных усилий, не исключавших, а зачастую предопределявших многочисленные ошибки и издержки. «Переход от войны к миру, — констатировал В. Ленин в своем выступлении на X съезде РКП(б), — потребовал таких потрясений, которые далеко и далеко не были нами учтены»[985].

В циркулярном письме ЦК РКП(б) «О Красной армии» от января 1921 г. содержалось предостережение, относящееся к области военного строительства: «Каждый неосторожный шаг может оказаться роковым»[986].

Но кто мог априори определить этот шаг? Ведь все приходилось делать впервые. Позаимствовать опыт создания армии мирного времени, но готовой к немедленному реагированию на угрозу территориальной целостности страны и новой власти, а также воссоздания в кратчайшие сроки военной промышленности было негде. Сюда следует добавить тотальную нехватку всех видов ресурсов, которую зачастую пытались компенсировать чрезмерным давлением на людей, включая и военнослужащих. Вот, к примеру, реакция председателя Совета труда и обороны, руководителя советского правительства В. Ленина на затруднения, возникшие по ходу сокращения Красной армии и частичной ее демобилизации: «Вся суть в том, что военная бюрократия желает сделать „по-хорошему“: вези на железных дорогах (демобилизованных — A. З). А на железных дорогах и 2 года проводят. „Пока“ давай одежу, обувь, хлеб. Надо в корне изменить: перестать давать что бы то ни было. Ни хлеба, ни одежи, ни обуви. Сказать красноармейцу: либо уходи сейчас пешком „без ничего“. Либо жди 1 год на 1/8 фунта и без одежи, без обуви. Тогда он уйдет сам и пешком»[987].

Чуть раньше он же предложил Л. Троцкому «прикрыть» (с точки зрения снабжения углем) весь военный флот на год, отдав запасы на железные дороги и на фабрики. «Пусть флот пострадает, — писал В. Ленин, — а соввласть выиграет»[988].

Сложение многочисленных факторов привело к тому, что специально назначенная ЦК РКП(б) комиссия констатировала в январе 1924 г.: «Красной армии как организованной, обученной, политически воспитанной и обеспеченной мобилизационными запасами силы у нас в настоящее время нет. В настоящем виде Красная армия небоеспособна»[989].

Требовалось кардинальное реформирование вооруженных сил и насыщение их новыми образцами оружия и боевой техники, а также выдвижение на ответственные посты в армии (как в строевых частях, так и в штабах) партийного командного и административного состава. Так считали участники пленума ЦК РКП(б), состоявшегося 31 марта — 2 апреля 1924 г.[990]

Общий контроль за проведением реформы взяли на себя высшие партийные инстанции, а технология реализации замысла оставалась за военным ведомством. Отслеживать влияние «человеческого фактора» на проводимые мероприятия, нейтрализовать возможные негативные проявления, мешающие быстрыми темпами достигать поставленных целей, должны были партийно-политические органы и аппараты ГПУ — ОГПУ, причем последние действовали на основе только им присущих форм и методов. Напомним в связи с этим слова М. Фрунзе о роли чекистов, произнесенные на Первом Всеукраинском съезде начальников особых отделов ГПУ в конце 1922 г.: «… на вас как раз, так как вы наши глаза, которыми мы прощупываем Красную армию, лежит ответственная задача — следить по своей линии за тем, чтобы требования командования везде и всюду встречали должное внимание, чтобы все требуемые 100 % работы были даны»[991].

Своих установок M. Фрунзе не изменил, когда стал наркомом по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета СССР.

Взглядам наркома вполне соответствовала теория «технической измены», которая в последующем трансформировалась в юридически закрепленную диспозицию статьи Уголовного кодекса, предусматривающей ответственность за вредительство.

Теория «технической измены» появилась в конце 1919 г. Ее автором и активным проводником в жизнь являлся заместитель начальника особого отдела ВЧК И. Павлуновский. Его воззрения нашли свое отражение в докладе ВЧК Центральному Комитету РКП(б) в начале 1920 г. Уже тогда чекисты констатировали, что «„технический саботаж“, как его называют некоторые, существует и сейчас все внимание контрреволюции направлено сюда и надо ждать усиления и расширения этого метода»[992].