Внезапно она осознала, что смотрит на стоящую неподвижно Сару Линднер, совершенно не видя ее.

— Извините меня, — сказала Ксения, протягивая ей руку. — Вы сбили меня с толку. Я не знаю вас, но мне кажется, что вы Сара Линднер. Не так ли?

— Вы меня успокоили, — сказала Сара с улыбкой. — В какой-то момент мне показалось, что вы повернетесь ко мне спиной.

— Бог мой, неужели я так выглядела? Просто Макс… наши с ним отношения… такие…

— Я понимаю, — тихо проговорила Сара. — И вовсе не хотела огорчить вас. Если хотите, я уйду.

— Ну что вы? Конечно же нет. Скажите, почему вы приехали в Париж? Из-за выставки?

— Да. Несколько моих платьев выставлены в павильоне элегантности. Мне даже повезло получить медаль, — призналась она, краснея.

— Поздравляю вас. Но как получилось, что вы приехали? Я хочу сказать, что вы… Господи, как неясно я выражаюсь.

Сара улыбнулась, увидев, как вспыхнули щеки Ксении, и сдержанно произнесла:

— Не будем придираться к словам. Я в самом деле еврейка, и вы хотели спросить, как это национал-социалисты терпят мое присутствие в этом славном месте, — усмехнулась она. — Дело в том, что я не одна такая «паразитка», которая получила награды. Фриц Грюнфельд, получивший золотую медаль, является владельцем магазина элегантного белья. Среди его покупателей фрау Геббельс и фрау Геринг. Они уничтожают нас маленькими группами. Всегда находят исключения, чтобы еще больше унизить нас — ветеранов войны, женщин, дипломированных специалистов, всех, кто работает в экономической отрасли, которая нанимает теперь много арийцев. Я могу рассказывать вам часами о перечне ограничений. Поэтому и те и другие утешаются, как могут. Тиски продолжают сжиматься, хотя мы и пытаемся цепляться за соломинку. Исключения случаются все реже и реже. Скоро прекратятся совсем, — подавленно заключила она.

Щеки Сары побледнели. Она поднесла руку к горлу, посмотрев вокруг себя с испуганным видом. Сердце Ксении сжалось. Было унизительно видеть страх на лице этой прекрасной женщины. Через застекленную витрину Ксения заметила советские красные флаги, развевающиеся на ветру, и почувствовала горький привкус во рту. Тоска по родине брала за живое. Обливаясь холодным потом, она представляла по ночам, как идет по улицам родного города, который всегда будет ее кровью и плотью и который она не забудет никогда. Ксения резко схватила Сару за руку.

— Идемте, — чуть ли не приказала она, увлекая ее к лифту.

Во время приема Сара сразу заметила эту видную женщину в бежевом костюме с белой вышивкой, с жемчужными бусами вокруг шеи, которая держалась в стороне и предпочитала наслаждаться видом из окна. Сара позавидовала ее спокойствию и шарму, вкус которых она сама забыла уже давно. Когда незнакомка отвернулась от окна, Сара узнала Ксению Осолину.

Удивительные сюрпризы иногда преподносит жизнь. Сара хотела отказаться от этой поездки в Париж, не желая расставаться с семьей даже на несколько дней, но Макс убедил ее поехать. «Необходимо, чтобы газеты упомянули твое имя, — настаивал он. — О тебе снова заговорят. Самое главное — оставаться на виду». Она не осмелилась возразить, хотя сомневалась, что ее известность поможет ей, ведь она еврейка. За два проведенных в Париже дня она в полной мере осознала, насколько невыносимой и рабской была атмосфера в Берлине. Проведя ночь в раздумьях, она пришла к заключению, что должна вывезти семью из Германии. Ее больная мать отказывалась уезжать сама, но настаивала на том, чтобы дочь и внуки уехали. А Виктора она сможет убедить последовать за ней. И вот теперь она случайно столкнулась с этой женщиной, фотографии которой все еще украшали студию Макса.

Сара обрадовалась, что Ксения смогла перебороть свою неловкость и непринужденно вела ее за руку. Они достигли площади Трокадеро, где зашли на террасу кафе. Ксения подозвала гарсона в длинном белом переднике и попросила принести два коктейля с водкой. Сара попробовала отказаться, но русская непринужденным жестом дала понять, что они обе нуждаются в чем-то укрепляющем и что для такой цели лучше водки пока ничего не придумали. Улыбнувшись, Сара согласилась. После всех берлинских проблем, которые она всегда решала самостоятельно, ей было приятно хоть ненадолго уступить лидерство другому человеку. Пусть Ксения проявляет инициативу, если этого хочет. Ее задорный вид, твердый взгляд серых глаз, не терпящий возражений голос пленяли Сару. Она понимала, что эта энергичная настойчивость, которая в других обстоятельствах могла быть навязчивой, скрывает за собой целую гамму чувств. Когда Ксения говорила о своей дочери или брате Кирилле, ее лицо освещалось удивительной нежностью. Время от времени она непринужденно посмеивалась, и ее радость была такой искренней, что нельзя было не заразиться ею.

В свою очередь Ксения поинтересовалась семьей Сары, ее детьми, мужем. Вопросы она задавала с точностью ружейного выстрела, ответы выслушивала до конца, глядя собеседнице в глаза. Именно эту сторону ее характера и сумел показать в своих фотографиях Макс. Только теперь Сара поняла, почему он никак не может похоронить в себе эту любовь.

Год назад, взволнованный встречей с четой Водвуайе во время их пребывания в Берлине, Макс рассказал Саре о судьбе Ксении Осолиной. В первый раз в жизни он поведал Саре обстоятельства их разлуки и встречи после многих лет, их взаимное влечение, которое никак не ослабевало. Его грустные глаза дали Саре понять, что Макс словно отбывает наказание, постоянно страдая из-за разлуки с той, которую любит всем сердцем.

— Как он? — вдруг спросила Ксения тихим голосом.

Сара вздрогнула.

— Вы говорите о Максе?

— Конечно, о нем.

Сара поколебалась, не зная, что ответить. Говорить банальности не хотелось. О том, что Макс время от времени работает на Генриха Хоффмана, придворного фаворита фюрера, который стал авторитетом в мире немецких фотографов и делает портреты выдающихся нацистских деятелей и подростков из гитлерюгенда — организации, которой руководит его зять Бальдур фон Ширах? Или о том, что Макс порвал со своей очередной любовницей и что ни одна женщина не задерживается у него больше нескольких месяцев? О том, что в личной жизни он заслуживает намного большего, чем грезы о какой-то призрачной любви? Еще Сара знала, что Макс принадлежит к кучке людей, умом и душой не покорившихся кровавой диктатуре Гитлера, но на эту тему для разговоров было наложено табу.

Злясь на себя, Сара отпила коктейль. Вокруг них, пользуясь хорошей погодой, отдыхали парижане. Их веселые голоса раздавались за соседними столиками на переполненной террасе. Автомобили с открытым верхом мчались по площади в сторону Булонского леса и работающих допоздна ресторанов. Женщины были одеты в костюмы с рукавами-буфами, летние платья с обилием настоящих или искусственных цветов, приколотых к одежде или головным уборам. Этим летом парижанки выглядели очень романтичными. «Просто потому, что они могут себе это позволить», — подумала Сара и вдруг машинально почувствовала злость на этих людей, зрителей драматического спектакля, который разыгрывался на другом берегу Рейна, оставляя безнаказанным Гитлера за разрушения страны, нарушение норм международного права, преследование невиновных.

— Макс страдает оттого, что вы оставили его, а он не может вас забыть, — сухо сказала она, глядя, как побледнела Ксения, в глазах которой вспыхнули искорки недовольства.

Сара понимала: она не привыкла к тому, чтобы ее обвиняли.

— Не понимаю, о чем вы, — проговорила Ксения, поведя плечами.

— Еще как понимаете, — отчаянно возразила Сара. — Извините, но у меня мало времени, чтобы говорить намеками. Завтра я уезжаю в Берлин. В моей стране пытают и убивают людей в концлагерях. Издеваются над моими детьми. Пытаются лишить меня имущества в обмен на кусок черствого хлеба. У меня нет больше гражданских прав. Я не имею права входить в некоторые рестораны, садиться на террасы кафе, как мы сейчас сидим с вами. Мои арийские друзья рискуют, общаясь со мной. И вы поймете, почему я говорю о главном. — Она перевела дух, видя, что ей удалось перехватить инициативу у Ксении, которая пристально смотрела на нее. — Макс любит вас. Редко когда встретишь такую любовь. Он любит вас с тех пор, как приехал в Париж десять лет назад. Я не знаю, почему вы отказались от его любви. Возможно, у вас были на это причины, и я уважаю ваш выбор. Но я не могу оставаться равнодушной к страданиям этого человека, которого я тоже когда-то любила и которого покинула, потому что знала: я не та женщина, которая ему нужна.