— Но ведь магазин продолжает работать, — настаивала швея. — Есть клиенты во всех отделах. Вы продолжаете продавать платья. Последнее, которое я закончила, очень красивое. Очень женственное, как вы и требовали. Я удлинила подол, добавила пышности, до буковки следовала вашим указаниям. Подчеркнутые плечи, покрой менее строгий.
— Дело не в качестве вашей работы, Лизелотта. Я знаю вас несколько лет и никогда не жалела, что вы работаете у меня, но кризис…
— Кризис! — воскликнула работница, воздев руки к небу. — Но какое отношение мы имеем к бирже, которая обанкротилась в Нью-Йорке? Мы в этом не виноваты. Почему мы должны расплачиваться за ошибки этих проклятых американцев?
По своей наивности Лизелотта искренне не могла понять случившегося, и Сара сочувствовала молодой женщине. Как эта маленькая берлинка сумела бы понять взаимосвязь экономического кризиса, разразившегося в октябре 1929 года, и краха Уолл-Стрит за тысячи километров от Германии? Получался замкнутый крут: Америка давала Германии кредиты, которыми та выплачивала контрибуцию странам-победительницам — Франции и Англии, чтобы они, в свою очередь, могли вернуть кредиты Америке, которая в свое время профинансировала их вооруженный конфликт с Германией. Германия получила двойной удар, так как ее экономика зиждилась исключительно на американских деньгах. Требования выплачивать контрибуцию при одновременном сокращении кредитов привели к многочисленным банкротствам, так как банкам не хватало ликвидных средств. Серьезно пострадали все предприятия. На улицах несколько месяцев кряду проходили многочисленные манифестации против бедности. Сара понимала отчаяние швеи, но она руководила Домом Линднеров и была за него в ответе.
— Я знаю, что вам это кажется несправедливым, — мягко произнесла она, — но поверьте, мне не доставляет радости поступать подобным образом. Если ситуация изменится к лучшему, вы сразу же получите место у нас.
— Значит, вы не хотите мне помочь? Так и скажите! — воскликнула Лизелотта с перекошенным от злости лицом.
— К сожалению, вы требуете невозможного. К несчастью, мы вынуждены увольнять людей, как и большинство немецких предприятий.
— Еврейских предприятий, вы хотите сказать! Мой Ганс абсолютно прав. Это только вы имеете все права в этой стране. У вас есть деньги, банки, торговля. Это из-за ваших универмагов мой отец был вынужден закрыть свою лавку. Вы постепенно всех нас передушите. Все вы одинаковы. Банда жуликов, вот вы кто! Вы отравляете все, даже воду, которую пьют. Чего вы хотите? Чтобы все настоящие немцы вымерли с голоду? Чтобы вся власть оказалась в ваших руках и вы стали еще богаче? Сами вы не боитесь голода с вашими красивыми домами и роскошными автомобилями. Взять хотя бы этот дворец, — она обвела рукой комнату. — Да, хорошее наследство оставил вам этот подлец — ваш папаша!
Сара стукнула ладонью по столу.
— Я запрещаю вам разговаривать со мной таким тоном! Понимаю ваше отчаяние, но не позволю оскорблять меня и память моего отца. Немедленно уходите отсюда. Вам выдадут жалованье и все предусмотренные законодательством компенсационные выплаты.
Лизелотта тряслась от ненависти. На щеках выступили красные пятна. Она сорвала гибкий метр с шеи и подняла ножницы в сторону Сары.
— Когда-нибудь ты заплатишь мне за все, проклятая еврейка! Это тебе даром не пройдет!
Швырнув ножницы на письменный стол, она вышла из кабинета. А Сара еще долго стояла на месте, не в силах пошевелиться. Привыкнув к упрекам служащих, которых вынуждена была увольнять, она никогда еще не сталкивалась с такой грубостью. С дрожащими руками она подошла к дверям кабинета. Несколько швей трудились в соседнем помещении, согнув головы над будущими изделиями. Несмотря на стук швейных машинок, Сара знала, что служащие все слышали. Каждый боялся потерять работу. Нищета овладевала Берлином, возвращая времена десятилетней давности, когда обесцененные денежные знаки можно было возить тележками. После инфляционных ужасов 1920 года в Германии началась дефляция. Правительство хотело воспользоваться кризисом, чтобы раз и навсегда положить конец репарациям, но такая экономическая политика, озадачившая предпринимателей, привела к еще более серьезному экономическому кризису.
Двумя годами ранее маленькая партия национал-социалистов антисемита Адольфа Гитлера получила двенадцать мест из ста на парламентских выборах. Перед открытием заседания в рейхстаге они въехали туда на мотоциклах в униформе, скандируя: «Проснись, Германия! Смерть евреям!» В самом городе в витрины некоторых универмагов кидали камни. Один из швейцаров получил серьезную травму головы. Тогда впервые Сара испытала облегчение оттого, что ее отец не дожил до этого дня. В Германии случилось то, чего он больше всего боялся. С тех пор влияние коричневорубашечников сильно возросло. Последняя выборная компания отличалась необыкновенной жестокостью. Нацисты и коммунисты пускали друг другу кровь на улицах. Люди Гитлера получили хорошие результаты на выборах, но теперь похоже, что парламент в который раз распустят. Что будет на этот раз? Страна оказалась на краю пропасти, и в воздухе явственно ощущалась опасность гражданской войны.
С высоко поднятой головой Сара не спеша закрыла двери в помещение работниц, которые вздохнули свободно. Устало она посмотрела на эскизы, пришпиленные кнопками к доске, на образцы тканей, наваленные на канапе и низком столике. Сара безнадежно опаздывала с разработкой весенней коллекции. Со смертью отца она стала владелицей всего предприятия, и времени на рисование моделей у нее почти не оставалось. Единственная наследница после смерти отца и брата, Сара столкнулась с презрительным отношением к ней со стороны многих сотрудников и даже была вынуждена избавиться от некоторых из них, наиболее скептичных. Она с детства любила этот огромный дом с большими лестничными пролетами, огромными люстрами из богемского хрусталя, элегантными и роскошными товарами, улыбками продавщиц в черных платьях. Каждый уголок был ей знаком. Эта организация вызывала у Сары огромное чувство удовлетворения. В противоположность тому, что думала о ней Лизелотта, ей был дорог каждый из двух тысяч работников, но она не могла позволить себе руководствоваться только эмоциями. Самыми напряженными моментами были совещания административного совета, где она председательствовала на собрании мужчин, седых, с суровыми физиономиями, в серых тройках и накрахмаленных воротничках. Без всякого преувеличения, она знала, что они не потерпят ни одного неправильного шага.
Со вздохом Сара стала собирать эскизы, которые Лизелотта уронила на пол. Нахмурив брови, она посмотрела на рисунок манто, взяла карандаш и ластик, подчеркнула талию, пририсовала строгий воротник, бранденбурги[31], словно это могло примирить ее с миром, с которым ей было все труднее справляться.
Выставки работ фотографов за десять лет пережили небывалый подъем в Германии. Фотографии были в центре споров людей искусства. Нарасхват раскупались иллюстрированные издания, такие как «Berliner Illustrierte Zeitung»[32], которая выходила тиражом в два миллиона экземпляров. На его страницах представляли свои работы такие знаменитые мастера снимка, как Мартин Мункакси и Макс фон Пассау. Появились женщины-фотографы: Люсия Мохоли и Лота Джакоби. Их работы выставлялись на вернисаже, который располагался в знаменитой галерее на площади Жандарменмарк.
Макс закурил сигарету. Через открытое окно он любовался потрясающей симметрией французского и немецкого соборов-близнецов, построенных в начале XVIII века, — один для гугенотской общины, другой для немецких верующих.
Автомобили выстроились перед галереей, затрудняя проезд. Несколько любопытных, не боясь холода, толкались перед красной заградительной лентой, пытаясь увидеть того или иного знаменитого мастера. Жалели об отъезде в Америку Марлен Дитрих. Дюжина портретов с ее изображением, несколько из которых были сделаны Максом, украшала стены. Во время съемки он освещал актрису сверху, что дало возможность подчеркнуть ее черты, сделав акцент на таинственной ауре, которая, собственно, и делала ее знаменитой.