Водвуайе поправил узел шелкового галстука, протер подбородок платком, вымоченным в итальянской туалетной воде, которую ему присылали из Пармы, посмотрел, который час. В запасе оставалось еще пять минут. Проходя по комнатам и салону, он каждый раз испытывал удовлетворение от владения такими красивыми апартаментами, окна которых выходили на Люксембургский сад. И в этом была только его заслуга. Габриель вошел в комнату, предназначенную для курения, заставленную книгами. Холод на улице помешал как следует проветрить помещение, где он провел несколько часов, изучая дело, которое все еще лежало на палисандровом письменном столе. Обычно уголовные дела, такие как дело Александра Сереброва, его не интересовали. Габриель предпочитал уделять внимание более показательным случаям, но он изменил бы себе, если бы упустил подобный шанс. Судьба сама распорядилась, чтобы в его жизнь опять вошла Ксения Осолина.

С тех пор как он впервые увидел молодую русскую в салоне Дома моды, она стала ему мерещиться повсюду. Он понял, что все его ожидания, желания, эфемерные надежды по отношению к другим женщинам — все это ничто по сравнению с подобной красотой. Именно она и есть настоящая его цель — эта женщина, стоящая перед ним с высокомерным лицом. Любивший все совершенное, в том числе и в области чувств, Габриель был требовательным человеком, не лишенным честолюбия. Он понял, что не успокоится, пока не покорит Ксению.

Взяв толстое дело, он положил его в портфель. До судебного заседания было еще далеко — органы юстиции работали медленно, но это его устраивало. Он решил сообщить Ксении дату, пригласив на обед, и не сомневался, что она согласится. Выйдя из комнаты, Габриель позвал слугу и снял с вешалки черный котелок и пальто с меховой подкладкой.

— Добрый день, месье. Как вам спалось?

— Превосходно, Жюльен, спасибо. Предупредите, пожалуйста, Мадлен, что сегодня я не буду обедать дома.

— Понял, месье. Удачного вам дня.

Габриель Водвуайе вошел в лифт. Оказавшись на тротуаре, он посмотрел на матовое небо. На улицах был гололед. Он улыбнулся, не зная, что является причиной его хорошего настроения — пахнущий снегом воздух или сладкое предвкушение увидеть Ксению Осолину. Натянув меховые перчатки, уверенным шагом он направился в сторону улицы Вожирар.

Ксения сидела дома за столом, накинув на плечи шаль, сжимая обеими руками чашку сладкого чая. В надежде согреться она прислонилась к батарее, но тот холод, который пробирал ее до костей, не зависел от температуры окружающей среды. Она напоминала себе чучело — растрепанные волосы, землистый цвет кожи, мешки под глазами, похожие на синяки. Вот уже несколько дней ее мучила бессонница. По утрам она поднималась с ватной головой и свинцовыми ногами. Любая мелочь выводила ее из равновесия, вызывая желание расплакаться. Она строго отчитала Кирилла за какой-то пустяк, поругалась с Таней, которая заметила, что она стала совершенно невыносимой. Заведующая ателье сказала, что пожалуется месье Ривьеру, если дамы будут ссориться, как школьницы.

В коридоре за дверью слышался тяжелый кашель: соседи уходили на работу. Кирилл вскинул на плечи ранец и исчез, не попрощавшись. Он не мог простить сестре вчерашнюю несправедливость, и она не могла упрекать его за это. Девушка подумала, что вечером у нее будет время помириться с Кириллом, потому что утром на это не хватало сил.

Маша не жила с ними уже две недели. Едва ли не зубами она вырвала у сестры разрешение жить с двумя подругами-художницами в крошечной квартирке на Монпарнасе. Окончив курсы по изобразительному искусству, она работала помощницей декоратора Русского балета. Самостоятельно зарабатывая себе на жизнь, она стала взрослой, и вопреки всему Ксении пришлось ее отпустить, пожелав удачи и осенив крестным знамением, что заставило Машу иронически улыбнуться, хотя в глазах у нее стояли слезы.

С уходом сестры в мансарде стало просторнее. Теперь, зарабатывая больше, Ксения могла бы снять более удобное жилье, но она предпочитала откладывать деньги на черный день. Слишком долго она прожила, не имея никакого банковского вклада. В последнее время она старалась обойти трудности стороной, а не преодолевать их героически. Ее беспокоило будущее. Надо было учесть обучение Кирилла, ухудшение здоровья няни, которая сильно сдала за последнее время. Болезненный артрит мешал старушке работать, что опять-таки вызывало дополнительные расходы. Жизнь приучила Ксению к осторожности. Впрочем, недостаточно, как горько думала она сама.

— Сколько еще ты будешь молчать, Ксения?

Молодая женщина вздрогнула. Няня, маленькое сгорбленное существо с мозолистыми руками, села на кровать рядом с ней. Мягкость ее голоса пронзила Ксению, как острый нож. Медленно она склонила голову на стол.

— Догадалась? Ну конечно, разве от тебя что-то утаишь. Думаю, ты знала об этом еще раньше меня.

Старушка в черном платье серьезно смотрела на нее своими неулыбчивыми глазами. Ксения вспомнила благословенные дни далекого детства, когда при малейшей проблеме она бежала в спасительные объятия нянюшки. Щеки ее стали багровыми от стыда. Внезапно девушка почувствовала себя такой уязвимой, что даже легкое дуновение ветра, проникавшее через неплотно закрытое окно, казалось, царапает ей кожу. Она, считавшая себя свободной женщиной, отдалась любовнику с радостным задором, и вот теперь это привело ее к непроглядной головокружительной тоске, с которой сталкивается каждая женщина, носящая нежеланного ребенка.

Она задрожала и вонзила ногти в ладонь, словно возвращая себя к реальности. Живота еще не было видно, временами она только испытывала легкую тошноту, груди набухли и болели. Боль вызывало даже прикосновение одежды. Но так не могло продолжаться долго. Скоро ее положение станет очевидным для всех, в том числе и Ривьера. Она уже представляла эти косые взгляды и перешептывание за спиной. Ксению не любили, поэтому недостатка в злых языках не будет.

— Ты выйдешь за него замуж? — спросила няня.

Ксения выпрямилась и вытянула ноги. Горячий чай успокоил ее. Выйти замуж за Макса? Это будет просто. Он не откажется, потому что любит ее. Разве он не доказал ей это своими ласками, вниманием, словами? Она представила, что он находится рядом, увидела его внимательный взгляд, почувствовала его запах, ощутила мягкость его кожи. Она вспомнила его тело до мельчайших деталей, которые казались ей удивительно беззащитными: родинка на плече, линия затылка, шрам на правом колене, его улыбку, манеру откидывать голову назад, чтобы убрать со лба волосы, представляла, как его тело склоняется над ней. Он наполнял ее всю, но тем не менее ее сердце продолжало оставаться каменным, и это пугало ее. Она чувствовала себя бесчеловечной, и, несмотря на то что глаза были сухими, едкие, как кислота, слезы текли внутри, в ее сердце.

— Нет, — ответила она.

— Я так и знала, — пробормотала старушка.

Наверное, нянюшка решила, что у него есть другая семья. Лишь бы она не думала, что Ксения вообще не знает, кто именно отец ее будущего ребенка. Было невозможно так низко пасть в ее глазах, хотя та никогда бы не назвала ее потаскухой. Разозлившись, Ксения поднялась. Да пусть думает что хочет! Она не станет оправдываться. Все равно набожная крестьянка никогда не сможет понять, почему она не может потребовать у мужчины, который любит ее уже год, жениться на ней. Ксения сама этого не понимала. Что было препятствием? Страх? Гордость? Возможно, и то и другое. В одном она была уверена: она не хочет перекладывать на кого-то другого принятие столь важного решения. Было невозможно просить помощи в том, за что она отвечала сама. Разве кто-то заставлял ее стать любовницей Макса? Зачем перекладывать на него ответственность за последствия ее, именно ее решения? Если она это сделает, то всю оставшуюся жизнь будет спрашивать себя, не женился ли он на ней из жалости. И потом со стыдом Ксения признавалась себе, что слишком небезразлична к нему, чтобы навязать ему женитьбу по обязанности.