Мать тут же упрекнула себя, слегка всхлипнула. Она поправила ему подушку, руки ее дрожали от любви и нежности.

— Ладно, ладно, не сердись, голубчик! Ты и представить себе не можешь, до чего я расстроилась… Совсем с ума сошла. Право, я чуть не рехнулась. Пошла в твою мастерскую, а там говорят, что тебя совсем не видели. Мастер был очень добр со мной. Он сказал, что зайдет сегодня днем — узнать, вернулся ли ты. Говорил, что я не должна огорчаться. Ты уверен, что у тебя все прошло? Не нужно ли чего-нибудь принести для тебя? Что сказал доктор?

Терпение Келси лопнуло. Он сделал нетерпеливое движение и раздраженно сказал:

— Хорошо… хорошо, мама, говорю тебе — все в порядке. Все, что мне нужно, — это немного отдохнуть, и я буду здоров, как всегда. Мне только хуже делается, когда ты стоишь надо мной, задаешь вопросы и заставляешь меня думать. Оставь меня хоть на короткое время, и я буду совсем здоров. Можешь ты это сделать?

Старушка забавно сморщила губы. «Какой все-таки неуклюжий медведь этот мальчик!» Она весело поцеловала его. И ушла с радостной широкой улыбкой, напоминавшей, должно быть, об ее ушедшей, такой прекрасной девичьей поре.

XI

В свое время у Келси был приятель, которого однажды ударило в голову дышлом фургона, от чего он свалился в беспамятстве. Его свезли в больницу, откуда он вышел на следующее утро очень удивленный, смутно припоминая все происшедшее. Он имел обыкновение как-то по-своему держать в зубах обкуренную вересковую трубку и, сдвинув на затылок коричневую шляпу, вновь и вновь рассказывать свое странное приключение. Келси всегда вспоминал эту забавную историю. Когда мать учинила ему перекрестный допрос по поводу несчастного случая, он пересказал этот анекдот почти без изменений. Его достоверность была вне сомнений.

На следующий день в мастерской Келси встретили с настоящим восторгом. Мастер успел рассказать всю историю, и по этому поводу уже ходили разные шутки. Майк О’Донелл, прославленный остряк, стал тоже подшучивать над ним: его выпады против Келси, в сущности, почти совпадали с истиной. Выслушав их, Келси внезапно поглядел на шутника уголком глаза, но, в общем, остался невозмутимым. В конце концов О’Донелл пришел в отчаяние: «Никак не проймешь этого парнишку! С него как с гуся вода». Келси часто говорил о своем приключении, держа по-особенному трубку в зубах и сдвинув на затылок мягкую шляпу.

Несколько вечеров подряд он провел дома, довольствуясь чтением газет и беседой с матерью. Она даже начала искать некий важный смысл в таком поведении, подозревая, что близость смерти во время недавнего происшествия отрезвила сына и побудила его задуматься о возвышенных вещах. Она без конца размышляла на эту тему, наблюдала за ним, когда он сидел дома, задумчивый и угрюмый. Она говорила себе, что наступил самый критический период в жизни сына. И мать решила приложить все свои силы и умение, чтобы обратить его взор к небесному свету. И вот однажды вечером она сказала:

— Джордж, не хочешь ли ты пойти сегодня вместе со мной на молитвенное собрание?

Это прозвучало резче, чем она хотела. Джордж уставился на мать с удивлением: «Что?» Замирающим голосом она повторила свою просьбу. Она чувствовала, что настал решительный момент:

— Ну, пойди сегодня вечером на молитвенное собрание! Хорошо?

Келси казался смущенным. «О, я, право, не знаю, — начал он, роясь в памяти и пытаясь найти какой-нибудь повод для отказа. — Мне совсем не хочется идти. Я устал как черт!»

Его послушные плечи вяло опустились. Голова томно поникла.

Маленькая старушка, тотчас осознав свою беспомощность, воспылала материнским гневом. Это же просто невыносимо, что она не может заставить его податься в нужную сторону! Волны ее желаний разбивались об утесы его лености. Ей ужасно захотелось побить сына.

— Не знаю, как и быть с тобой, — сказала она прерывающимся голосом. — Ты не хочешь делать ничего, о чем я прошу тебя. Ты не обращаешь на мои слова ни малейшего внимания. Для тебя я не больше значу, чем муха. Что же мне с тобой делать?

Она смотрела на него с вызовом, в ее глазах горел огонь бессильного гнева.

Джордж поглядел на мать иронически.

— Не знаю, — вымолвил он холодно. — Кто ты такая, в сущности?

Он догадывался о ее переживаниях, видел, что она боится, как бы он не взбунтовался. Он вытянул ноги с развязной насмешкой заправского бретера.

— В сущности, что ты собой представляешь?

Старушка расплакалась, не стыдясь своего горя, не мешая слезам стекать по щекам. Она глядела в пространство, и сын понял, что она вспоминает силу и всю волю своих молодых лет. Она как бы признавалась перед лицом рока, что теперь она всего лишь увядшая трава, способная только сгибаться под ветром. Неожиданно его охватил стыд. К тому же за последние несколько дней у него явилось желание быть любезнее. Ему представилось, что, уступив, он сделает нечто значительное.

— Ладно, — сказал он, стараясь подавить в себе раздражение, — ладно, если тебе так нужно, чтобы я пошел, значит придется мне идти.

С неподвижным, странным лицом, мать подошла и поцеловала его в лоб: «Хорошо, Джордж!» В ее мокрых глазах было выражение, которого он не мог понять.

Старушка надела чепец и шаль, и они вышли вместе. Мать была необычно молчалива, и Джордж удивлялся, почему она не радуется его присутствию. Он возмущался, что она так мало ценит его самопожертвование. Несколько раз он даже хотел остановиться и отказаться идти дальше, чтобы таким способом вынудить у нее признание своих заслуг.

В темной улице, между двумя вознесшимися как башни жилыми домами, приютилась маленькая церковь. Напротив нее горел красный уличный фонарь, красиво отражавшийся в мокром тротуаре. Он был похож на нечто призрачное. Подальше сияющие огни проспекта пересекали золотистой чертой черную улицу. Грохот колес и резкие звонки неслись оттуда, сливаясь в шум, который является эмблемой большого города. Казалось, что шум этот чем-то оскорбляет торжественное и строгое маленькое здание. Он предвещал близкое вторжение варваров. Маленькой церквушке суждено было пасть раздавленной, с безграничным и возвышенным презрением к своим убийцам.

Входя вместе с матерью в церковь, Келси ощутил внезапную дрожь. Его колени тряслись, это место внушало ему страх. Угроза таилась и в красном мягком ковре, и в дверях, обитых кожей, усеянных маленькими бронзовыми шляпками гвоздей, которые проникали ему в душу своими безжалостными глазками. А что касается матери, то она приобрела здесь совершенно иной вид, так что он побоялся бы к ней обратиться. В этот грозный миг он чувствовал себя совсем одиноким.

В вестибюле стоял человек, он приветливо взглянул на них. Изнутри доносилось пение. Для Келси оно прозвучало миллионом голосов. Он страшился минуты, когда распахнутся двери. Ему захотелось отступить, но в этот момент любезный человек отворил двери, и Джордж прошел за матерью в центральный придел маленькой церкви. Ему показалось, что там бушует море огней, от которых он сам становится прозрачным. Бесчисленные взоры, обратившиеся к нему, были неумолимы, холодно оценивали.

Люди только что кончили петь. Руководитель собрания подал знак приостановить службу, пока вновь пришедшие не найдут места. Маленькая старушка медленно пошла в первые ряды. По временам она задерживалась, чтобы высмотреть свободные стулья, но, видимо, не находила подходящих. Келси переживал настоящие мучения. Ему чудилось, что мать никогда не сможет решиться. Неописуемо волнуясь, он пошел несколько быстрее, чем она. Вдруг она остановилась, чтобы бросить оценивающий взгляд на какие-то стулья, а Джордж нечаянно вырвался вперед. Он круто повернул обратно, но в это время она возобновила свое глубокомысленное шествие по церкви. Джордж готов был убить ее. Он чувствовал, что каждый мог заметить его пытку; собственные руки казались ему чудовищно распухшими тушами. Он пришел в дикую ярость, от которой даже губы его слегка побелели. Теперь он был готов на какую-нибудь неистовую, кощунственную выходку.