Попили чай, распахнулись дверцы юрты, пахнуло прохладою утра, свежестью трав. Расправив грудь, дыши... У стада Гомбо не было. Цого вернулся в юрту, посмотрел в угол, где лежали седла. Седла Гомбо не брал. Куда может уйти пеший?

Дедушка полон забот и песенку не поет, только дым пускает непрерывной струйкой, не вынимая трубки изо рта. Эрдэнэ и Цэцэг прячут глаза. Она еще рано утром заглянула в свою сумку: нет ни учебника, ни задачника, губы сложила в тонкую усмешку: «Мой учитель готовится к первому уроку».

...У ручья, разложив на каменной плите тетрадь, сидел Гомбо. Ни первой, ни второй задачи решить не мог. Тер лоб, вихрил волосы. Стал читать учебник. Все ему мешало думать: громко булькал и журчал ручей; чуть ли не у самых ног выскочила мышь-песчанка; суслик так пронзительно свистнул, что у Гомбо из рук выпал учебник. А солнце? Оно рассыпало повсюду разноцветные звезды; такое множество — на камнях, на траве, даже на руках Гомбо. Найдет ли кто-нибудь в себе силы решать задачи среди этих звездных огней? Гомбо поднялся и зашагал по траве. Смешно. Он смахивал с рукава халата россыпи звезд, а они горели еще ярче. Пересилил себя, вновь сел, упрямо глядя в задачник. Одну задачу осилил. Поддалась вторая и третья. Гомбо радовался, стуча пальцами по лбу, приговаривая: «Котелок кипит, еда жирная варится...» Не заметил, как каменную плиту, его временный стол, пересекла тень. Кто-то положил ему руку на плечо. Оглянулся — Цэцэг.

— Завтрак тебе послала бабушка. Горячую лепешку с маслом и творог.

— А кто ее просил? — обидчиво скривил рот Гомбо.

— Я просила... Мы-то спали, а ты работал, — засмеялась Цэцэг.— Решил? Можно переписывать?

Гомбо нахмурился. «Хитрая девчонка... Ей решай, она перепишет». Чтобы уязвить Цэцэг, Гомбо бросил задачник на траву:

— Возьми, садись, решай; я покажу, как надо, а готовенькое лапкой может переписать и тарбаган...

Гомбо хмыкнул, довольный своей шуткой.

Цэцэг не обиделась.

— Какой ты строгий, а я не тарбаган. Знаешь, сначала покушаем...

Бабушка знала, горячая лепешка со сладкими пенками — любимая еда Гомбо, и хотя он строго говорил о задачах и надо было заставить Цэцэг их решать, запах вкусного оказался сильнее.

Они съели лепешку и творог. Цэцэг неохотно взяла карандаш, открыла тетрадь. Решить задачу не смогла. Гомбо начал учить, говорил долго. Цэцэг стало скучно. Ничего не поняла. Из кустов тальника выпорхнула птичка, села на ветку.

— Ой, птичка! — откинула тетрадь Цэцэг.

Гомбо схватил камешек, бросил, спугнул птичку.

— Ты сердитый...

Решали задачу вместе, потом потрудились еще над двумя. Одну Цэцэг решила сама. От радости прыгала, била в ладоши, кричала на всю степь:

— Хватит, хватит! Остальные потом, потом, ну их, такие скучные!

Гомбо своей ученицей недоволен, но подчинился, и они пошли. Цэцэг набрала букетик цветов, схватила за руку Гомбо, остановилась перед ним:

— Хочешь, я тебе спою песенку про жаворонка?

— Не хочу.

— Ну про верблюжонка и его маму?

— Спой.

Цэцэг залилась птичкой, далеко над степными холмами плыл ее голос. Гомбо вначале и слушать не хотел, глазами, полными безразличия, глядел в синюю даль, потом заслушался. Когда верблюжонок плакал, тыкая мордочкой в застывшее вымя своей мертвой матери-верблюдицы, у Гомбо расширились глаза, он стоял неподвижно, боясь пошевелиться: можно спугнуть птичку, голос ее оборвется... «Хорошо поет, наверное, будет артисткой».

Подошли к юрте. Дулма мыла посуду.

— Пришли, большие успехи?

Цэцэг принялась помогать бабушке.

— Четыре задачи решила, — расхвасталась она.

— Ого, если каждый день по четыре, за неделю закончите...

— Мы сейчас поедем с Гомбо, у нас есть заветное местечко, там решим все задачи.

Гомбо молчал, кажется, и не слушал. Дулма прикрыла ладонью глаза, оглядела небо.

— Собирайтесь хорошенько, возьмите еды, кошмовые подстилки, оденьтесь потеплее, далеко не ездите. Посмотрите, вокруг солнца два молочных кольца, темнеет гнилой угол неба...

Цэцэг голову вскинула, косы разметались.

— С Гомбо не страшно! — и залилась смехом.

...Кони бежали рядом, Гомбо и Цэцэг ехали молча.

Поднялись на крутой увал, Гомбо резко повернул копя и придержал его.

— Куда ты?

— На пастбище; хорошо ли разъезжать без дела, как на празднике?

— А решать задачи не дело? — поджала губки Цэцэг, рассердилась. — Давай съездим к дедушке и Эрдэнэ, если ты уж такой старательный чабан...

Ехали быстро, встретили Эрдэнэ, он пас коров; дедушка за холмами метался по долине на лошади, подгоняя непокорных. Вскоре они встретились на зеленой поляне. Дедушка, пощипывая бородку, усмехался:

— Зачем приехали? Все задачи решили?

Цэцэг и тут расхвасталась, позабыв, что рядом Гомбо; она сама постигла все мудрости задачника.

— Умница, — похвалил ее Цого, — стоит угостить серебряной водой.

— Какой серебряной? — встрепенулась Цэцэг.

Вскочили на лошадей и поехали за дедушкой к Серебряному роднику. У отвесной скалы, отполированной, как стекло, из-под желто-красного камня в узкую расщелину пробивалась легкая струйка. Она искрилась на солнце и казалась не струйкой, а стеклянной палочкой, свитой из серебра. С жадным наслаждением пили, не в силах остановиться, будто жажда томила их целый день.

— Я никогда не пила такой вкусной водички, — восторгалась Цэцэг.

— Когда же тебе было пить, давно ли живешь на свете...

Гомбо и Цэцэг начали брызгаться. Цого строго их остановил:

— Нет-нет... Что вы делаете? Нельзя, это родник волшебный.

Отошли, сели на траву, держа лошадей за повод. Они стояли полукругом, покачивая головами, тоже приготовились слушать дедушку, который, размахивая рукой, увлеченно говорил:

— В давно-давние времена в конце южной степи жил богатырь. Все его славили, построили ему золотой дворец. Состарился богатырь, ослаб, все его забыли. Жил он во дворце, одинокий и заброшенный. Как-то взглянул в окно, идет по степи красавица, звали ее, как и тебя, Цэцэг. Полюбилась она старику: не ест, не пьет, не спит — о ней думает. Надел лучшие одежды, шапку, шелком шитую, взял свой меч богатырский, пришел к Цэцэг: «Выходи за меня замуж, будешь жить в светлом дворце, иметь сто небесных халатов, носить красные сапожки, кушать жирную еду на золотом подносе». — «Где ты видел, чтобы резвая козочка усидела в золотом загоне рядом с обглоданным козлом? Морщинистый, седой, безобразный, уходи!» — и Цэцэг убежала.

Богатырь голову зажал, стоит в зеркало на себя смотрит. Цэцэг не ошиблась. Схватил зеркало, разбил его о каменный пол. Позвал мудреца: «Помоги, скажи, можно ли спастись от старости?» — «Можно. Садись на верблюда, поезжай на восток за сто холмов: поверни на север, отмерь еще сто холмов, миновав желтые пески Гоби, спустись в долину, остановись, оглядись, увидишь в ногах скалы Серебряный родник. Утоли жажду».

Так богатырь и сделал. Едет обратно молодой, красивый, радуется, песни распевает, славит солнце, степь, горы... Долго он ехал. Встречает Цэцэг, поглядел на нее, отвернулся — жалкая старуха, облезлая коза, плюнул и ушел, не желая с ней говорить.

Первым перебил дедушку Эрдэнэ.

— Сказка!

— Ты, дедушка, выпил больше всех серебряной воды, а почему же не омолодился? — смеялась Цэцэг.

Пили еще из родника: старое не омолодилось, молодое не состарилось. Сели на коней, разъехались. Цэцэг склонилась в седле в сторону Гомбо:

— Знаю хорошее местечко: рощица, тень, ветерок — там и позанимаемся.

Ехали, ехали. Цэцэг так и не могла найти хорошее местечко. Остановило их солнце — оранжевый шар, плывущий в густой синеве. Горело полнеба, оранжевым пологом накрылась степь, и все вокруг оранжевое, даже Гомбо, Цэцэг, их лошади. Над головой метались черные беркуты — они оранжевые... Старики знают, если беркуты беснуются над степью, — худая примета. Гомбо и Цэцэг этого не знали. Цэцэг запела песенку, но голос ее прервался, на желтой полосе взвился столб пыли. Вмиг все вокруг потемнело. Оранжевое солнце померкло, стеной упала мутная марь. Обрушился сильный порыв ветра, лошади разгорячились и понеслись. Сдержать их удалось только у густой рощи. Надвигался степной буран. Повернуть бы обратно, поспешить к юрте. Цэцэг опять смеется: испугался! Ветер свирепел. Посыпалась снежная крупка. Закружился белый вихрь. Лошадей Гомбо и Цэцэг, как волной лодку в бурю, понесло и прибило к нежданному берегу — отвесной стене горы. Спрыгнули с лошадей. Пригибаясь, ограждая лицо от ударов снежного ветра, шли ощупью, пока не наткнулись на углубление — небольшая пещера с каменным карнизом над головой. Гомбо оставил тут Цэцэг, поспешил к лошадям. Цэцэг заждалась. Он принес седла, расстелил кошмовые подстилки. Прижавшись друг к другу, они сидели под завывание бури, вглядываясь в непроглядную снеговерть... Цэцэг дрожала, кутаясь в халат.