Марлен попыталась успокоить Ум-Жискар:

— Ты же знаешь, меня не интересуют деньги. Все будет по-твоему. Иди и спокойно отдыхай.

Ум-Жискар стала извиняться:

— Не обижайся на меня за мою откровенность. Но пойми, мне известно, что ты являешься всему головой.

Ум-Жискар побаивалась Марлен, она прекрасно осознавала, какими связями та располагает и в Ливане, и в Сирии. С ней ни в коем случае нельзя было портить отношения, так как это пагубно отразилось бы на делах Ильяса в Бейруте, Алеппо, Хомсе и других городах. И Ум-Жискар никогда не упускала возможности подлизаться к Марлен.

Уединившись в спальне, Ум-Жискар оправдывала себя: «Люди пользуются моим домом. Значит, я имею право на компенсацию. Золото — фундамент жизни. Кем бы я была без него? Такой же служанкой, как Мари».

После ухода Ум-Жискар Марлен продолжала недоумевать: «Как мог капитан проболтаться о винтовках, несмотря на мой категорический запрет? А может быть, она узнала об этом от отца Игнатия? Нет, он умеет держать язык за зубами. Слишком велико его желание стать архиепископом. Кто же все-таки проболтался? Ум-Жискар придется удовлетворить. Лишь бы об этом не пронюхали Астер и Шарона. Тогда я вынуждена буду продать еще одну партию винтовок. Иначе мне не заткнуть всем рты. И плевать, чем это может обернуться для советника и капитана. Я предложу Рашад-беку вторую сделку. Главное, успеть предупредить его, чтобы он всем говорил, что каждая винтовка продана за четыре с половиной, а не за пять лир».

На следующее утро она поднялась к Рашад-беку.

— Кто-нибудь, кроме тебя, знает о ценах на винтовки?

— Нет, никто.

— В таком случае скажешь, что одна винтовка стоит четыре с половиной лиры. Ум-Жискар обозлилась, прослышав о нашей сделке. Я сказала ей, что пока она только в проекте. По завершении дела придется ей подкинуть.

— Но она же получила дорогой подарок! — удивился Рашад-бек. — Он стоит больше, чем сто винтовок. Может, вручить ей еще один богатый подарок, чтобы отвязалась? Чем меньше партнеров, тем лучше.

— Хорошо, я поговорю с ней, — согласилась Марлен. — А сейчас я срочно уезжаю. Выдай мне мою долю.

Получив деньги, Марлен выехала в Яффу автобусом, полагая, что так безопаснее. Шарона и Астер добрались туда днем раньше.

Рашад-бек остался у Ум-Жискар завтракать. Хозяйка сидела хмурая, почти не притрагивалась к пище. Наконец она нарушила молчание:

— Ты, Рашад-бек, ведешь себя не по-дружески, не ценишь моего хорошего к тебе отношения. Я ведь всегда помогала тебе больше, чем Марлен.

— Сделка пока не реализована, — пытался отвлечь ее от грустных мыслей Рашад-бек. — Рыбка еще в море. Мы только приступаем к операции. Я еще обращусь к тебе.

— Мне ты обо всем рассказываешь в последнюю очередь. Пока здесь Астер и Шарона, я для тебя не существую, — надула губы Ум-Жискар.

— Я очень боюсь огласки. Советник и капитан просили меня быть бдительным. Больше всего мне не хотелось бы, чтобы об этом узнали эти еврейки. Они у нас исключительно для развлечений.

— Ты прав. Но они ужасно хитрые. А Марлен — хитрее всех, — заметила Ум-Жискар. — С ними лучше сотрудничать, чем соперничать. Они способны успешно провернуть любое дельце.

Коварная Ум-Жискар стремилась привлечь как можно больше людей к выгодным сделкам, чтобы тем самым лишить Марлен права монополизировать всю прибыль.

— Я ничего не скрою от тебя, — сказал Рашад-бек. — Винтовки я продал бедуинам в Дамаске по четыре с половиной лиры. Товар мы получили сегодня вечером. Впредь ты будешь прямой участницей всех сделок.

Ум-Жискар расхохоталась:

— А я уж думала, что ты готовишь антифранцузское восстание. Или переворот вместе с капитаном. Но что-то сделка мелковата. После появления здесь капитана мы загнали бедуинам винтовки по десять золотых лир за штуку.

Рашад-бек чуть было не поперхнулся.

«От этой женщины ничего не скроешь, — с досадой подумал он. — Кто же ей поставляет сведения?»

Он был так поражен, что не смог скрыть на лице растерянности. Как оправдаться перед этой проницательной женщиной, только что уличившей его во лжи? Пытаясь выйти из неловкого положения, Рашад-бек притворно обиженным голосом стал упрекать хозяйку, почему та не рассказала ему об этом раньше. Тогда бы бедуины не посмели его обмануть.

— Еще не поздно все исправить, — сказала Ум-Жискар. — Твоя ошибка в том, что ты считаешь меня глупее, чем я есть на самом деле.

В ответ Рашад-бек лишь тяжело вздохнул:

— Хорошо. Я дам тебе из твоей доли тысячу золотых монет в качестве аванса за будущие сделки.

Ум-Жискар встала с удовлетворенным видом и крепко поцеловала бека. Простившись с ней, Рашад-бек пошел принять душ и привести себя в порядок. Он предвкушал встречу с Гладис. Когда он вышел, один из солдат капитана сообщил ему о прибытии проводников. Действительно, у церкви уже стояли две груженные оружием машины. С наступлением сумерек бек уселся с проводником в одну из них, и караван тронулся по дороге в Дамаск.

По дороге в Яффу Марлен сидела, погрузившись в свои думы, не замечая ничего вокруг. Она снова и снова возвращалась к отчету о проделанной работе в свете последних инструкций сионистской организации. Эти указания уже разошлись повсюду. Ей вспомнились слова румынского раввина: «Собирайтесь в одном месте, иначе вас ждет гибель». Сама — из Румынии, а муж родом из заморских владений Франции. Как-то сложится ее судьба? Не потеряет ли она деньги, с таким трудом скопленные в течение всей жизни? Лучшие годы проведены на забытых богом станциях, среди дикарей. Неужели все это напрасно?

До нее донесся оживленный голос водителя:

— Взгляните, госпожа, на море! Какая красота!

Море и вправду в этот день было восхитительно, но Марлен сейчас было не до пейзажей. А шофер все не отставал от нее:

— Нынче люди опасаются купаться, боятся инфекции. А все война. Сколько она уже унесла жизней, а сколько ей еще предстоит унести!

— Все просто взбесились и разучились наслаждаться природой и жизнью, — решила поддержать разговор Марлен. — Народ помешался на кровопролитиях.

— Всех убийц ждет один конец, — поддакнул шофер. — Справедливость восторжествует.

Рассуждения шофера вызвали раздражение Марлен. Раввин говорил ей другое: «Вы, дети Иеговы, сильны смертью других. Только ненависть к тем, кто угнетал вас, продлит ваш род».

Постепенно прекрасная погода и изумительные виды за окном автобуса настроили Марлен на меланхолический лад.

«Лучше бы мне не родиться, — думала она. — Сколько уже преступлений на моей совести! Взять того же Хасана аль-Масри. Полюбив его, я отдалась ему. Он был такой крепкий мужчина. Но об этом проведал Рашад-бек и убил его, прикончив на моих глазах, а я даже глазом не моргнула. Стояла и смеялась, забыв, как сладко мне было в его объятиях. Но потом Рашад-бек — этот циник и развратник — заплатил мне за все. Уж он-то не пропустит ни одной юбки. А шофер еще разглагольствует об убийцах. Ладно, баста. Лучше помечтать о тех временах, когда евреи захватят эту прекрасную землю, которой пока владеют эти невежды».

Марлен опять вспомнила шейха Абдеррахмана, как однажды, лет десять назад, завтракая у нее на станции Ум-Ражим, он рассказывал ей о гуриях и льстиво сравнивал ее с ними. А потом стал расписывать райские кущи и молочные реки. Он утверждал, что каждый мужчина в раю имеет сорок гурий. А сам надписывает талисманы крестьянам и делает все, что прикажет Рашад-бек. Тогда он еще говорил, что рай населен такими, как ого хозяин. «Избранные здесь, избранные и на том свете», — повторял он. «Дай я ему золотую лиру, так он и меня назовет богиней. Что говорить, если Игнатий из того же теста! Ради сана архиепископа он выполнит любой мой приказ. Не его ли слова, что за мои услуги он готов повесить мою фотографию над алтарем и заставить прихожан поклоняться ей как иконе? Но что мне до них? Я должна думать о заданиях своего руководства. Ведь осуществить их придется во что бы то ни стало».

Сидящий впереди нее шофер что-то напевал, подыгрывая себе гудком машины.