— О, Рашад-бек! — обрадовался начальник станции. — Пусть подождет. Через час я освобожусь. А ты пока приготовь ужин.

Указав рукой на кресло, хозяйка дома сказала:

— Садись, Рашад-бек, начальник будет через час.

«Вот и хорошо», — подумал бек, а вслух произнес:

— Я привез голубей.

— Отлично. Пусть твой сторож разожжет мангал.

— Эй, Икаб, разожги огонь! — закричал бек. — А когда разгорится, позовешь меня.

Бек вздохнул.

— Что с тобой? — спросила женщина. — Упустил какую-нибудь красотку? Но ведь у тебя их много.

— Ох, лучше не говори, — сказал бек. — Стоит мне увидеть тебя, как я забываю не только о других женщинах, но и обо всем на свете.

— Врешь ты все, хабиби.

Она рассмеялась и положила руки на плечи бека.

— Клянусь твоими прекрасными глазами! Красивей женщины, чем ты, я еще не видел.

— Неужто соскучился?

— Как ты можешь в этом сомневаться?

Обняв бека, она повела его в спальню.

Икаб долго не мог разжечь огонь. Руки его были перепачканы сажей.

— Эй, Икаб, ну как огонь? — крикнул бек.

— Все в порядке, мой господин, — ответил сторож.

А тем временем хозяйка приняла душ и стала хлопотать насчет ужина. Рашад-бек развалился в кресле и, подозвав хозяйку, поднял бокал с араком:

— Ты лучшая из всех женщин, с тобой никто не может сравниться.

— Ой, какой ты льстец! — услышал он в ответ. — Всем женщинам наверняка говоришь одно и то же. Расскажи-ка лучше, чем ты сейчас занимаешься.

— И не спрашивай, только и делаю, что защищаю интересы крестьян и их честь.

— Стоит ли тратить на это время? Пусть делают, что хотят. Тебе же спокойнее будет.

— Оставим этот разговор, — сказал бек. — Мы уже немного захмелели. Как красиво у тебя в доме!

— Да, хабиби. Будешь чувствовать себя усталым, приходи сюда, и я сделаю все для того, чтобы ты смог отдохнуть.

К приходу начальника станции ужин уже стоял на столе. Втроем они веселились до поздней ночи, болтая о всяких пустяках. Бек сказал, что пригласит цыган, и предложил провести один из вечеров у него в деревне. Решено было также позвать французского советника, подлинного хозяина всей округи. Бек вернулся домой к утренней молитве и проспал до полуденной. Затем он принял душ, пообедал и отправился на машине в западные деревни. По дороге бек заехал к хаджи.

Сторож, увидев машину Рашад-бека, стремглав бросился предупредить хаджи, который тут же поспешил навстречу своему господину.

— Добро пожаловать, дорогой бек. Добро пожаловать.

— Привет, хаджи, — ответил бек. — Как дела с уборкой?

— Все хорошо.

— Сколько собираешься платить жнецам?

— За чечевицу и бобы дадим каждому по пол-лиры в день, за ячмень — по три четверти лиры, за пшеницу— по целой. Но, конечно, последнее слово за вами, уважаемый Рашад-бек.

— А как платят другие беки?

— Думаю, что так же.

— Ты у кого-нибудь узнавал?

— Нет, но вы можете по телефону у них спросить.

— Чего звонить? — ответил бек. — Видишь ли, крестьяне говорят, что за бобовые везде платят лиру, за ячмень — лиру с четвертью, а за пшеницу — даже полторы лиры.

— О, господин! Что вы их слушаете? Это пустые разговоры. Но если вы действительно хотите поднять плату, пусть за бобовые будет три четверти лиры, за ячмень — лира, за пшеницу — лира с четвертью.

— Слушай, хаджи, я тут немного отдохну, а ты сам позвони Гани-беку и спроси от моего имени.

Хаджи ушел в другую комнату и оттуда послышался его голос:

— Алло, господин Гани? Это — хаджи.

— Что случилось, хаджи?

— Наш господин, Рашад-бек, желает знать, сколько вы платите на уборке.

— Он дома?

— Да, господин.

— Дай ему трубку.

— Минуту, господин.

Хаджи выскочил из комнаты к беку:

— Господин Гани хочет говорить с вами.

Задумавшись на миг, бек поднялся с кресла и как бы нехотя подошел к телефону.

— Я слушаю, — сказал он спокойно, но хаджи почувствовал, как изменился его тон. Бек, протянув руку к тумбочке, взял четки и стал медленно их перебирать.

— Добрый вечер. Как дела? — спросил Гани-бек. — Почему ты так спешишь с оплатой? Уж не хочешь ли ты похитить какую-нибудь крестьяночку? Может, нужна моя помощь?

— Да будет тебе, клянусь аллахом, ты же знаешь, что я от тебя ничего не скрываю. Если что, непременно дам знать. А теперь скажи: как ты платишь?

— За бобовые — лиру, за ячмень — лиру с четвертью, за пшеницу — полторы. Так плачу не только я, но и другие тоже. Слушай, Рашад-бек, как ты собираешься провести сегодняшний вечер?

— Еду в восточную деревню. Если возникнет желание, приезжай туда после девяти вечера. Вместе что-нибудь придумаем, — ответил бек.

— Приеду. Всего хорошего.

Бек передал хаджи свой разговор с Гани-беком и сказал:

— Завтра к тебе приедут староста с управляющим. Выдай им деньги, как решили, но учти, что необходимо послать несколько мешков пшеницы, масло и баранов горным шейхам. Поэтому выплату жнецам уменьши на четверть лиры. Все понятно? Это с лихвой покроет расходы на подарки.

Рашад-бек, уверенный, что хаджи все сделает как надо, вышел из дома и направился к машине.

Жнецы под жгучими лучами солнца работали серпами.

— Клянусь аллахом, брат Ибрагим, — сказала пожилая женщина, — что Хамда — честная девушка. Ее мать все уважают. И Салюм — хороший парень, не мог он обмануть девушку. Наверняка на них наговаривают.

— Хватит об этом болтать, — сердито произнес все время молчавший Хамдан.

— И то верно, — поддержал его Ибрагим, — что без толку говорить, лучше работайте побыстрее, хоть польза будет. Хамда — хорошая девушка, мы все это знаем, у нее добрые родители. Да и Салюм — прекрасный парень.

Солнце село, жнецы едва разогнули натруженные спины и стали расходиться по домам. Как всегда, зазвучали песни, кто-то подыгрывал на дудке. И только Хамда с Салюмом шли молчаливые и печальные. Еще день — и уборка кончится, а дальше что?

После ужина крестьяне собрались в доме у старосты. Туда же пришел и управляющий. Крестьяне пытались определить, сколько причитается за работу каждому работнику, но ничего, не получилось. Юсеф предложил при расчете пользоваться шашечными фишками.

Юсеф считал, а шейх записывал.

— Уборка бобов у Ибрагима — четыре дня. Каждый день на этой работе было занято двадцать жнецов. Итак, умножим четыре дня на двадцать рабочих, получается восемьдесят рабочих дней.

Юсеф говорил медленно и достаточно громко, чтобы каждый мог не только услышать, но и понять, что же в действительности он сделал за время уборки и сколько ему причитается. Деньги считали до поздней ночи. Некоторые не выдержали и, сидя на полу, уснули. Юсеф и шейх вызывали каждого по очереди. Староста то и дело нетерпеливо повторял:

— Чего считать? Хаджи знает, сколько надо платить. Они с беком давным-давно все решили.

Шейх записывал в тетрадь имя крестьянина, число жнецов и количество дней.

— Завтра спозаранку поеду к хаджи за деньгами, — пообещал шейх и, подумав, добавил — Вместе с управляющим. Постараемся вернуться до захода солнца. На дорогах в это время еще спокойно.

— А теперь, — распорядился управляющий, — все по домам.

Наступил последний день жатвы, шейх с первыми петухами призвал всех на молитву.

— Какое угощение ты поставишь нам, Ибрагим, в честь окончания работ? — приветливо улыбаясь, спросила пожилая женщина.

Ибрагим тоже с улыбкой ответил:

— Все, что пожелаете, к примеру, барана. Только вряд ли одним бараном от вас отделаешься.

— Даже двух мало, — сказал Хамдан. — Клянусь аллахом!

— Чего бы вы еще хотели? — спросил Ибрагим.

— Приготовь нам саяля[18] — игриво крикнула одна из девушек. — Да только побольше! Чтобы мы хоть раз досыта наелись.

— Саяля даже лучше барана, — сказал Абу-Омар. — На деньги, потраченные на барана, можно всех хорошо накормить. И непременно пригласите соседей, — обратился он к Ибрагиму.