— Но ведь им надо платить, — сказал Ибрагим.

— Урожай в этом году небольшой, так что много платить не придется, — ответил староста. — Этим займутся бек и хаджи-хан. Они никого не обидят.

— Но вправе ли я нанимать от их имени работников? К тому же необходимо дать им задаток, иначе никто не пойдет.

Староста покачал головой:

— Ну, выдадим каждому заработок одного дня, тридцать лир, он одинаков и для мужчин и для женщин. Только подростков не нанимай: едят они наравне со взрослыми, а работают вполсилы… И вообще, будь потверже. Таких уважают.

— А как вывозить урожай? — не унимался Ибрагим.

Тут подал голос крестьянин, сладко спавший на протяжении всего разговора:

— Французы будут возить зерно на станцию.

Раздался резкий взрыв хохота.

— Мы только еще о жнецах толкуем, а ты уже собрался звать на помощь французов, чтобы зерно вывозили, — заметил кто-то из крестьян.

Когда разговор подошел к концу, староста обратился к Ибрагиму и Хусейну:

— В городе зайдете к хаджи-хану, он даст вам денег для найма работников, и отправляйтесь по деревням.

— Тридцать лир — мало, — недовольно возразил Ибрагим. — За взрослого жнеца надо дать старосте лиру и пол-лиры за подростка. Так что давайте договоримся заранее, чтобы вы потом меня не ругали.

Староста вскочил и в бешенстве заорал:

— А если в деревне окажется двести жнецов, выходит, старосте надо выложить двести лир?!

— Видите, как получается! В прошлом году я не знал, куда от стыда глаза девать: наобещал людям, а хаджи денег не дал.

Староста стоял на своем:

— Ничего, ничего, пойдете с Хусейном, поторгуетесь, и чтобы через неделю люди были. Урожай не ждет. С самого утра и отправляйтесь. Все ясно?

— А кормить как будем?

— Что-то много у тебя вопросов, Ибрагим! А ты как считаешь, Абу-Омар?

— Как скажешь, так и будет. Кормить будем, как везде.

— А везде кормят так: утром — лепешка, в полдень — лук, хлеб, йогурт, на обед — вареная пшеница и хлеб, на ужин — чечевичный суп, а на следующий день чечевицу заменим на бургуль[10]. Это когда будем собирать бобы, когда же ячмень — к лепешке добавим в завтрак луку, а перейдем на пшеницу — прибавим в ужин три финика. Помните, на каждый феддан[11] необходимо двадцать жнецов, а у нас сорок федданов. Сколько всего нужно жнецов? — спросил староста.

Шейх долго жевал губами, потом с важностью в голосе произнес:

— Аллаху известно. Пусть Ибрагим посчитает.

Вошел управляющий и, обведя всех суровым взглядом, сел. Староста подал ему кофе и сказал:

— Завтра Ибрагим с Хусейном отправляются за жнецами в западные деревни. Да поможет им аллах! — И, не дав уставшим крестьянам отдохнуть в тепле, добавил: — Пора скот выгонять, подымайтесь!

Еще впотьмах, задолго до рассвета, Ибрагим — на лошади, Хусейн — на муле отправились в путь, захватив немного хлеба и несколько фиников. Вначале оба молчали. В предутренней тишине едва слышался стук копыт по мягкой земле. Хусейн первый нарушил молчание:

— Как ты думаешь, доберемся мы к вечеру до города?

— С помощью аллаха! В Хаме перекусим, лошадь и мула покормим.

— В какую деревню поедем сначала?

— Как получится. Приедем в город — посмотрим.

— Однако становится прохладно.

— Завернись в абаю, а то простудишься, особенно ноги береги, а голову замотай хорошенько платком.

Они завели разговор об убитом пастухе.

— Ну и злодей; этот бек, — проговорил Хусейн, — аллаха не боится.

— Что поделаешь! Бедняки должны помалкивать. Тем более что мы не защищаем друг друга, боимся. Конечно, настанет день, и бек за все злодеяния заплатит. — Ибрагим, немного помолчав, снова заговорил: — Я рад, что мы едем вместе. Ты мне все равно что брат, да и жена твоя родней мне приходится. Все у нас общее — и горе, и радость.

— Это ты верно говоришь. Но ты скажи мне, как дальше жить будем. Как избавиться от нужды? Ничего-то мы не знаем. В собственной жизни и то разобраться не можем.

— После того как бек убил пастуха, я все чаще и чаще склоняюсь к тому, что надо уходить из деревни. Может, убить бека и скрыться? Но куда? Вся провинция Хама принадлежит его роду. Знаешь, как в пословице говорится: от капель спасешься — в поток попадешь. Сейчас я тебе кое-что расскажу. У нас в деревне скрываются от властей двое. Один — Абду Ассермини из провинции Идлиб. Ты видел его, он работал в прошлом году на полях. Я даже от жены скрыл его печальную историю. Но тебе можно довериться.

Хусейн гордо вскинул голову:

— Ты прав, брат, пусть хоть на куски режут, слова от меня не дождутся…

Ибрагим неторопливо продолжал:

— Абду Ассермини собрался жениться на своей дальней родственнице, настоящей красавице. Обо всем договорился, уплатил калым и пошел к шейху регистрировать брак. Бек, узнав об этом, страшно обозлился. А тут еще завистники жениха нашептали ему, что есть у невесты родственники поближе и по-достойнее. Кончилось тем, что через некоторое время после свадьбы дружки бека внезапно ворвались в дом к Абду, схватили новобрачную и за волосы поволокли к беку. Та стала громко звать на помощь. На крик жены прибежал Абду, рассек голову управляющему и хотел расправиться с остальными. Но те, видя такое дело, едва ноги унесли.

— До чего же смелый! — воскликнул Хусейн.

— После этого, — продолжал Ибрагим, — Абду взял жену и ускакал с ней к бедуинам, а потом перебрался к нам, но уже пешком — лошадь вынужден был продать. Ночами шли, а днем отсиживались в пшенице. Сейчас они прячутся в брошенном доме. Когда мы приведем жнецов, они будут вместе с ними работать. Получат немного деньжат и подкормятся.

— А кто прячется у твоего брата? — решился спросить Хусейн.

— Один крестьянин, Наасан. Они вместе с братом спекулируют табаком. Подешевле закупают его на побережье и везут в глубь страны. Брат познакомился с ним в Алеппо. Раньше Наасан жил в деревне недалеко от Алеппо. Не знаю только, на чьей земле. Да это и неважно. Жил, как и все бедняки. В конце года не смог уплатить долги, а отсрочку хаджи не дал. Так рассказывал Наасан. Если врет, значит, и я вру. Ну вот, продал он кур всех до одной, в общем, все, даже одеяло, детей нечем было укрыть. Но для уплаты долгов и этого не хватило. Тогда хаджи посоветовал беку отнять у Наасана жену, выдать ее за другого, а получив калым, с долгами рассчитаться. Как ни противился этому Наасан, ничего не вышло, и пришлось ему бежать к бедуинам. Но далеко уйти не удалось — его поймали. В драке он ранил бека и скрылся. Теперь полиция его разыскивает. Вот уже неделю Наасан прячется в нашей деревне без паспорта, под чужим именем.

За разговорами путники не заметили, как достигли холма Ассафа. Близился рассвет, подул прохладный ветер.

— Наши ноги еще не устали, так что к утру доберемся до города и там позавтракаем, — проговорил Хусейн и ободряюще похлопал своего мула. — Мне кажется, — помолчав, сказал он, — Наасану нужно еще раз поменять имя.

— Да он уже сделал это, теперь его зовут Касм Маррауи. Мой отец когда-то менял имя дважды, никто так и не узнал, как его на самом деле зовут. Одному тебе известно, что мое настоящее имя — Ибрагим аль-Гариби.

— А может, у тебя есть еще имена, и вдруг окажется, что ты мой родной брат.

— Пусть лучше, пока тут хозяйничают французы и беки, у меня останется мое теперешнее имя.

Хусейн приподнялся в седле и указал рукой вперед:

— Смотри, мы уже проехали деревню Джибрин, и видны городские огни. Мне кажется, настало время подкрепиться. Что будем есть на завтрак? Надеюсь, ты угощаешь сегодня?

— Я закажу пирог и сладости, когда приедем в город, а хлеб и финики, которыми снабдили нас жены, съедим по дороге.

— Прекрасное утро, хоть и свежо. Смотри, какой пар идет изо рта…

Вот и окраина города. В этот ранний час сюда со всех сторон стекался народ. Кто-то вез на муле двух баранчиков. То ли на продажу, то ли в подарок своему беку или хаджи. «Но куда эти ненасытные девают все подношения? — недоумевал Ибрагим. — Сколько баранов, а уж сыра, зерна, масла — и того больше». Ибрагим поделился своими соображениями на этот счет с Хусейном.