Кри-Кри расстегнул куртку, и на груди у него Жозеф увидел знакомую ткань.

— Это Мадлен так сделала, — добавил мальчик, вздохнув. — Где-то она теперь?

— Ну иди, Шарло, обо мне не беспокойся, — сказал Жозеф. — Только смотри не ввязывайся ни в какие споры. Держи себя так, чтобы никто не заподозрил тебя. Помни, Шарло: сейчас ты отвечаешь не только за себя самого — ты отвечаешь за знамя. А это — знамя последней парижской баррикады.

Кри-Кри готов был еще и еще слушать дядю Жозефа, но тот указал мальчику на окно:

— Ну, мальчуган, пора, а то тебя хозяйка хватится.

Кри-Кри быстро полез под кровать, достал оттуда шаспо, взял в углу маленькую железную садовую лопату, снова взобрался на окошко, выглянул, огляделся кругом — никого!

Кри-Кри выждал еще минуту и вылез через окошко на пустырь. Спрятав шаспо в гущу разросшихся кустов, Кри-Кри присел на корточки под большим густым платаном и начал рыть яму, мысленно соразмеряя ее с величиной ружья. Он только успел приготовить ложе в земле и выложить его сухими листьями, как услышал знакомый условный свист. Так свистеть могли только Гастон и Мари.

Свиста Гастона он больше никогда не услышит, — значит, это Мари. Перед ней Кри-Кри мог не скрывать своей работы. Он коротко свистнул в ответ. И почти одновременно послышался шелест платья, легкие шаги, и показалась Мари с неизменной корзинкой цветов.

Опустив корзинку, девочка бросилась к Кри-Кри:

— Кри-Кри, дорогой мой! Как я была счастлива, когда узнала, что ты жив! И даже не ранен! Подумать только, сколько ты пережил за эти дни! — В голосе девочки слышалось восхищение. — Но как ты исхудал! У тебя совсем другое лицо! Как будто год прошел с тех пор, как мы не видались! Ты стрелял в версальцев из настоящего шаспо?

— Я расстрелял все патроны, кроме одного… Говорят, что когда имеешь дело с версальцами, последний патрон следует приберечь на всякий случай. Я и приберег его. Но если бы ты знала, Мари, сколько убитых оставили мы на баррикаде!

— Я никак не могу себе представить, что ты, Кри-Кри, как взрослый, дрался на баррикаде.

— Ох, Мари, тебе действительно трудно себе представить все, что я видел в эти дни.

— Ну, и мы видели немало, — сказала Мари. — Ты слышал про расправу Галифе?[44]

— Нет, ничего не знаю.

— Страшно даже рассказывать… — Мари зябко повела плечами. — Когда вывели пленных коммунаров, Галифе сказал: «Пусть те, у кого седина в волосах, выйдут в первый ряд», и сто одиннадцать пленных вышли вперед. «Вы стары и седы, вы видели 1848 год, — сказал генерал, — вы более виновны, чем другие… Вы умрете первыми…» И их трупы были выброшены в рвы за укреплениями, — добавила Мари после паузы.

Вдали четко раздался ружейный залп, второй, третий…

Мари вздрогнула и спросила беззвучно, одними губами:

— Слышишь? Так все время. Это расстреливают пойманных коммунаров.

— Да, — мрачно сказал Кри-Кри, — меня ничем не удивишь после того, как я побывал в плену у версальцев.

— Ты был в плену у версальцев?

Несмотря на то что Кри-Кри был подавлен всеми событиями, он испытывал некоторое удовлетворение оттого, что лицо Мари выражало явное восхищение подвигами друга.

— Да, Мари, и видел там… Гастона.

— Гастона? Да ну?! А что с ним?

Кри-Кри хотел все сразу рассказать Мари, но почувствовал, что не в силах это сделать. После короткого молчания, сделав над собой усилие, он произнес еле слышно:

— Что с Гастоном? Почему ты не отвечаешь? Где Гастон, я тебя спрашиваю? Что с ним случилось? — теребя Кри-Кри за рукав, засыпала его вопросами Мари. Заметив слезы на глазах Кри-Кри, она вдруг сразу вся сжалась и с испугом проговорила: — Ты плачешь, Кри-Кри! Что же могло случиться?

Кри-Кри собрался с духом и произнес почти спокойно и очень серьезно:

— Мари, Гастон умер. Он умер геройской смертью.

Мари опустилась на траву и, спрятав лицо в колени, громко заплакала.

Кри-Кри беспомощно глядел на Мари, он попытался ее утешить, провел ладонью по ее волосам, но она заплакала еще громче.

— Не плачь! Будь мужественной! Тебе понравились стихи, которые я только что тебе прочел? Ведь это стихотворение — оно предлинное — написал для тебя Гастон… Еще раньше, перед уходом на баррикаду, он передал его мне… А потом снова говорил о нем там, в плену у версальцев. Ты не знаешь, какой герой Гастон!.. Ведь это он спас меня из плена…

— Гастон?.. — Мари приподняла покрасневшее от слез лицо. Она говорила уже обычным голосом, но слезинки все еще образовывались где-то там, в самых уголках глаз, и снова расплывались по щекам. — Подумать только, в такую минуту Гастон вспомнил обо мне! А что я такое — простая, ничтожная девчонка!

Кри-Кри хотел было сказать ей, что это неправда, что она самоотверженный, преданный друг, что она, несмотря на ее годы, опора семьи и что за это они полюбили ее оба: Гастон и он, Кри-Кри. Но ему показалось, что сейчас говорить об этом не следует. И в нескольких словах он рассказал ей историю своего побега и спасения дяди Жозефа, стараясь больше говорить о Гастоне, чем о себе, и не подчеркивать собственного смелого поведения.

— Вот и все мои приключения, Мари, — закончил он свой рассказ. — А теперь скажи: идя сюда, ты не заметила ничего подозрительного?

— Здесь-то никого не видать, — сказала Мари, — но я прибежала, чтобы предупредить тебя. Дело в том, что эта старая сплетница, мадам Либу, подружка тетушки Дидье, которая всюду сует свой нос, заметила следы крови, ведущие к подвалу. И вот, представь, хоть мадам Дидье и подтерла тотчас кровь, пошла молва о спрятанных в кафе федератах.

— Следы крови? Откуда же кровь? — вскрикнул мальчик. — Рана Жозефа была хорошо перевязана.

Кри-Кри не знал, что Жако был ранен в ногу и рана его кровоточила.

— Та-ак… — протянул Кри-Кри. — Дело становится опасными… Проклятые сплетницы! А я был так уверен в безопасности моего подвала. Какая неосторожность!

— Как же быть? Как спасти дядю Жозефа? Что, если взять его к нам?..

— К вам? — живо переспросил Кри-Кри. — И ты согласилась бы подвергнуться опасности и укрыть его у вас?

— Можешь ли ты в этом сомневаться? — с упреком сказала Мари, уставив на Шарло свои большие глаза.

— Я просто хотел тебя испытать. К сожалению, твоим гостеприимством воспользоваться нельзя… — сказал Кри-Кри. — Но я знаю, придумал, придумал!

И Кри-Кри, не помня себя от радости, подхватил Мари за талию и закружил ее.

— Ты сошел с ума! Погоди! Ты чуть было не перевернул мою корзинку. А в ней что, знаешь?

— Ну что? Цветы, — ответил небрежным тоном Кри-Кри.

— Ты все забыл, как я вижу. А под цветами что?

— Ах, повязки! Они все еще у тебя? Ну, теперь они уже бесполезны.

— Да, но каких уловок мне стоило не отдать их тетушке Дидье, как я ей врала, если бы ты только знал!..

— Ладно, девочка, теперь не до твоих повязок… Скажи мне, ты друг Коммуны? Да, Коммуны… Пусть она разбита, уничтожена… Скажи мне, ты ей друг?

— Да, — твердо сказала Мари. — Я знаю, ты имеешь право сомневаться во мне после этих противных повязок…

Кри-Кри, кивая головой в такт словам Мари, вытащил из кустов шаспо. Озабоченно осматривая его, он что-то забормотал.

— Что ты говоришь? — тревожно глядя на Кри-Кри, спросила девочка.

— Ты умеешь стрелять, Мари?

Щеки Мари зарделись.

— Ну, ты такой опытный стрелок, — сказала она смущенно, — что я не решаюсь сказать тебе, что умею… Но ведь ты знаешь, когда папа был жив, он водил меня в тир…

— Вот и прекрасно! Здесь цель будет неподвижная, выстрел на близком расстоянии, справишься, — бормотал Кри-Кри, заряжая шаспо.

— Что ты хочешь делать? — спросила с испугом Мари.