По звуку падавших и разбиваемых предметов она старалась угадать, чем именно заняты версальцы.

Так и есть: они разбили портрет ее мужа, отца Луизы, умершего уже давно. «Ах, они, наверное, сняли занавеску с клетки Коко, попугая, поэтому он так бьется крыльями о прутья клетки».

Мадам Мишель испуганно открыла глаза. В самом деле, черная сатиновая занавеска, прикрывавшая обиталище дряхлого, но все еще красивого разноцветного попугая, любимца Луизы, была сброшена на пол. Настороженный, нахохлившийся попугай, ослепленный резким светом, забился в угол клетки, к самой кормушке.

Мадам Мишель сделала движение, чтобы приласкать, успокоить птицу. Как бы отвечая на ее заботу, попугай произнес слово, к которому больше всего привык:

— Лллуиза, Ллуиза!

Пронзительный голос птицы окончательно вывел жандармов из себя. Один из них вытащил попугая из клетки и тут же сдавил его пеструю головку.

— Зачем это вы? — Мадам Мишель умоляюще сложила руки.

— Пусть в этом доме больше не будет жизни! — грубо закричал жандарм.

Мадам Мишель растерянно оглянулась по сторонам. Она поняла: в этом доме больше не будет жизни, Луиза сюда никогда не вернется, она ее больше не увидит.

Ее плечи сгорбились. Через несколько секунд она снова подняла голову, окинула взором комнату и сказала:

— Пять минут уже прошло. Я готова итти за вами!

Глава одиннадцатая

В ПЛЕНУ У ВЕРСАЛЬЦЕВ

Кри-Кри был подавлен всем случившимся, и ему казалось, что нет человека более несчастного, чем он.

Однако, когда он очутился в подвале, где сидели, лежали и стояли пленные коммунары, а также и те, кто был заподозрен в близости и сочувствии к ним, Кри-Кри почувствовал, что его горе — это только капля в океане общих испытаний.

Кого тут только не было: старики и молодые, женщины и подростки, здоровые и больные!

На Кри-Кри, которого втолкнул в подвал жандарм Таро, никто не обратил внимания. Вскоре Кри-Кри понял, почему. Дверь подвала очень часто открывалась, для того чтобы впустить новых узников, но те, кого она выпускала, обратно не возвращались.

Кри-Кри растянулся в свободном углу, возле огромной бочки, от которой шел дурманящий голову винный запах.

— Этот запах плохо действует на голодный желудок! — попробовал пошутить молодой парень в костюме федерата.

Видно, его притащили сюда силой и били по дороге: лицо его было в синяках и ссадинах, один глаз был почти закрыт багровым кровоподтеком, на куртке не хватало рукава, от кепи остались только лохмотья, которые залихватски торчали на самой макушке.

Пожилой федерат, посасывая пустую трубку, в которой уже давно не было табаку, говорил, ни к кому не обращаясь:

— И все-таки теперь уже можно сказать: руководители Коммуны были неправы, когда настаивали на том, чтобы мы только оборонялись. Надо было нападать. Надо было наступать на Версаль и захватить врага врасплох. Известно, что оборона — враг вооруженного восстания. А наши вожди все спорят между собой.

— Вот и с банком тоже никак не договорятся, — вмешался в разговор полный человек с пробивающейся сединой в волосах и в бороде. — Давно надо было наложить на него руку.

Неподалеку от Кри-Кри сидела женщина средних лет.

— А ты за что сюда попала? — спросил ее федерат с трубкой.

Все в этой спокойной женщине дышало миром, тишиной и каким-то особым уютом. Казалось, действительно, непонятным, какое отношение она могла иметь к баррикадам, боям и инсургентам.

— Меня зовут Жозефина Ришу, — ответила женщина, хотя никто и не думал спрашивать ее имя. — А арестовали меня из-за каменных фигур.

— Каких фигур? — удивился коммунар с трубкой.

— Я проходила мимо баррикады на улице Маньян, — словоохотливо ответила Ришу, — вижу, молодежь старается, строит укрепление, но у нее плохо выходит. Материалов-то не запасли во-время. А напротив как раз лавка, где продаются надгробные памятники: статуи ангелов и святых. Я и говорю командиру: «Эх вы, недогадливый! Ведь эти статуи совсем не плохая защита». Он и послушался моего совета. Вмиг его ребята обчистили всю лавку мосье Кулена. Вы бы только видели, как странно выглядела баррикада, где выстроились: плачущий ангел, святая Катерина, апостол Петр и другие. Это было смешно, но мы смеялись недолго. Немало жизней оставили там коммунары… Ну, а потом, как только баррикаду взяли версальцы, одна из сплетниц, — их в нашем квартале сколько угодно, — донесла на меня. «Это ты распорядилась снести статуи святых на баррикаду?» — спросил меня версальский офицер. «Ведь статуи мертвые, а те, кто укрывался за ними, были живые. Я хотела спасти им жизнь», — ответила я.

Мадам Ришу сделала паузу, а потом просто добавила:

— И вот я здесь.

— Утром увели на расстрел женщину только за то, что она три раза чихнула, когда ее допрашивал сержант, и забрызгала его мундир, — отозвался высокий худой мужчина. Произнеся спокойно эти слова, он подошел к стене, вынул из кармана кусочек угля и начал выводить на ней что-то огромными размашистыми буквами.

— Что ты пишешь, — спросил пожилой федерат удивленно, — и кто прочтет твои слова?

— Пусть те немногие, что прочтут, запомнят. Я жалею, что прежде мы не кричали их во все горло на улицах, — пылко ответил высокий. — Это завещание моей малютке Нинетт. Сейчас ей пять лет. Когда она подрастет, я верю, Коммуна восторжествует. Пусть же дети не повторяют ошибок своих отцов и не верят крокодиловым слезам врага.

Он бросил на пол обломок угля и отошел от стены, и все увидели черную надпись в траурной рамке на белой стене:

Из противоположного угла донесся слабый стон.

Кри-Кри, решивший было не вступать ни с кем в беседу, невольно вскочил:

— Кто это?

— Это умирающий, — нехотя ответил коммунар с трубкой. — Он, должно быть, не переживет сегодняшнего дня. С утра сознание покинуло его.

Кри-Кри выбрался из своего угла и, шагая по ногам лежавших, добрался до умирающего.

Он лежал навзничь на голом полу. Его бескровное лицо с закрытыми веками ничего не выражало. Кри-Кри понял, что помочь ему уже ничем нельзя, и отвернулся к маленькому оконцу, вырезанному высоко в стене. Весь видимый из окна кусок неба был охвачен заревом.

— Что это горит? — спросил Кри-Кри, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Горит Париж, — мрачно ответил кто-то из лежавших на полу.

В эту ночь горели дома, улицы, целые кварталы. Огонь бушевал с особой силой в районе между улицами Рояль и Сен-Сюльпис. Грандиозная пылающая масса разделялась разноцветной от зарева и крови водой Сены, убегавшей от огня.

Огненная стихия пожирала такие, казавшиеся ранее несокрушимыми гиганты, как дворец Тюильри, здания Почетного легиона, Государственного совета, Расчетной палаты.

Горела и Ратуша, этот роскошный дворец парижской буржуазии, в своей архитектуре отразивший пышный стиль нового класса, пришедшего на смену феодалам.

Кто был виновником этих пожаров?

Версальцы и реакционная пресса умышленно обвиняли в этом коммунаров, которые якобы из мести и в бессильной злобе поджигали город.

На самом же деле коммунары лишь в отдельных случаях прибегали к огневой завесе пожаров, для того чтобы приостановить наступление неприятеля или помешать ему окружить баррикаду.

Артиллерийские гранаты и ядра, начиненные керосином, сыпавшиеся в изобилии на Париж, были основной причиной пожаров. И только дворец Тюильри, этот приют королей, строивших свое благополучие на крови и слезах народа, ненавистный рабочему Парижу, как символ власти монархии, был предан огню по приказу Коммуны.

— Неужели все погибло? — вырвалось у Кри-Кри. Он обхватил голову руками и закрыл глаза, чтобы не видеть того, что было кругом.

— Успокойся, малыш, не все потеряно, — отозвался пожилой коммунар. — Отчаяние и страх заставляют наших врагов жечь и разрушать. Это они могут делать без нашей помощи. Строить же можем только мы — вот почему будущее принадлежит нам. Победим мы!