— Хочешь ли ты опять в наш мир, Гасан? — спросил Синан напоследок.

— Нет, нет, повелитель, — молвили уста. — Ты хочешь меня наказать? Я верно служил.

— Что же, — кивнул Синан, — будь по-твоему.

Новообращенные были потрясены.

Спустя время Исмаил удостоверился в том, что волею Старца Горы он и при жизни может побыть в раю. Но — недолго. Как всегда днем он задремал на своей циновке и очутился в тени смоковницы и ореховых деревьев. На столах были яства и вина. Изголодавшиеся фидаины и Исмаил быстро насытились, и из ласковой тени явились ему две гурии в прозрачных одеждах. Они затеяли с юношей любовную игру. А когда их ласки утомили Исмаила, он увидел в саду Махмуда, и они снова пили вино, пока не уснули.

Очнулся Исмаил на своей циновке. И все, как он, вернулись из рая, но каждый — из своего.

Когда появился Синан, они распластались у ног повелителя. Синан же сказал, что снова попасть в рай, уснув на циновке, никак невозможно. Единственный вариант — умереть в бою либо же по его, Синана, приказу.

— Так приказывай! — загалдели они.

Он ответил, что это не шутки, не баловство, а надо кое-чему научиться… Надо стать сильными воинами истинной веры и, например, уметь убивать без оружия. Это — искусство. В замке есть школа для будущих фидаинов…

И Исмаил оказался талантлив; первым из всех он научился всему. Метать кривой эламский кинжал, пробивающий с двадцати шагов любые доспехи, кроме старинных парфянских… Стрелять из полой камышины отравленными колючками, как стреляют берберы, а из халдейского лука — воспламеняющимися стрелами… Сельджукской саблей он владел лучше, чем иной — собственной мыслью. Он узнал, из каких костей и жил состоит человек и в какую точку его ударить рукой, ногой или ткнуть пальцем, чтобы лишить сознания или убить.

Неделями Исмаил мог жить без пищи, при том не теряя силу и ловкость, сутками стоять в ледяной воде. И сколь угодно долго не спать. Он умел приручить дикого верблюда, кричать по-звериному и объясняться на разных наречиях.

Друзей, правда, не было. Не полагалось. Юношей, побывавших в раю, разделили. Каждого пестовал свой наставник. Откуда взялись эти карлики?.. Их все боялись.

Через два года Синан приказал Исмаилу убить эмира Мерва. Это было экзаменом. Чем провинился этот эмир, Исмаила ничуть не интересовало. Через две недели он был уже в городе.

Эмир Мерва ждал тайных гостей, к нему приблизиться было немыслимо. Но Исмаил проник во дворец, задушил носителя опахала, надел его платье и возник за спиной эмира, спокойно сидевшего у достархана. В момент, когда насытившийся бараниной правитель Мерва мыл руки, дабы перейти к ореховому шербету, ассасин древком опахала ударил его в основание черепа. И убил. Исмаил скрылся через зверинец со львами, выпустив их на волю. Пока львы шныряли по саду, он выбрался из дворца и из города.

Синана весьма удивило его возвращение. После второго такого успеха и, особенно, после третьего Старец приблизил его к себе, публично назвал его самым острым своим кинжалом и перестал поручать ему чересчур опасные дела. Исмаил грелся в лучах почти отцовской любви Синана. И, естественно, появились завистники.

Исмаил был счастлив принадлежать к всесильному братству. То, что ни одна армия не смогла и приблизиться к стенам замка Алейк, убедительно доказывало, что «красные пояса» воистину угодны Аллаху и находятся под его покровительством. Горят города, гибнут народы, мельчают династии, богатства накапливаются и расточаются, и только в замке Алейк из года в год один порядок, одна истина, один имам. Разве не показывает это, что Аллах не на стороне абассидов, отцов и чад погибели? Нет, ему ближе всех правоверные почитатели имама Али.

И лишь одна легкая тень лежала на сияющем, как утреннее солнце, образе Старца. Знающие вспоминали, что несколько лет назад Синан звал себя наместником имама, не называемого по имени. А потом внезапно сам стал имамом, возвысив себя перед вечностью. Как это вышло, никто не понял. Спросить казалось немыслимым…

Глава V. Хижина

Радостно прыгнув в пропасть и пережив свою смерть, Исмаил ощутил, что как бы прозрел. Он увидел все, в другом свете — резком и беспощадном.

Не было никакого рая, а было — одурение. И существует ли замок Алейк, или замок — сон? Нет бога, кроме Аллаха, но… может, нет и Аллаха? Кому же молиться?! Кому старик беспрерывно молится?

Исмаил богохульствовал, но ничего не случилось, небо молчало. Он приподнялся на локте, желая увидеть хозяина на его ложе. Глаза освоились с мраком, но различили лишь кучу шкур.

— Эй, старик! — позвал он негромко.

Полог у входа распался, старик, сопя, вошел в хижину и стал устраиваться в своем углу. Его сопение стало громче.

Отныне все изменилось. Исмаил ощутил себя годным для жизни и сильным. Хвори ушли. Пора было выйти из хижины к свету. Не о чем стало спрашивать обомшелого лекаря. Одно лишь хотел узнать Исмаил, вспомнивший, наконец все, что было.

— Ты сказал, чтобы я сменил имя. Зачем? — спросил он без предисловия.

Старик покосился. Отблеск огня упал на его лицо, поросшее дикими волосами. Он приподнялся.

— Пошли, — послышался его голос.

Исмаил оперся руками, встал на свои едва зажившие ноги и шагнул, сцепив зубы, к выходу. Старик был уже снаружи. Оттуда ударило свежестью. Исмаил почувствовал себя статуей, которую вынудили двигаться, и побоялся развалиться на части. Одновременно он ощущал себя ребенком, только что появившимся на свет.

Лекарь поманил его к себе, находясь шагах в двадцати. Зачем так далеко?! Расстояние казалось непреодолимым. Но не подчиниться нельзя. И он добрался, добрел. Старик ухватил его мощными пальцами за руку и велел:

— Гляди…

Перед ними была зеркальная вода в выбоине скалы. Она отражала небо и кедры.

Исмаил наклонился и вскрикнул. На него смотрело жуткое, темное лицо, поросшее клочковатой бородой и все в шрамах. Исмаил не узнал себя. Он — не он.

— Тебе надо другое имя, — сказал старик. — Ты теперь — Анаэль.

— Анаэль? Это что?

— На одном древнем языке это значит — «внемли мне, Бог!».

В наследство от прошлого Анаэль получил только желание отомстить. Старец Горы украл у него не коня, не жену, не золото и не жизнь. Синан украл целый мир. И заслуживает… Чего? Кинжала в затылок.

Исмаил оглядывал перспективу хребтов, Переложенных полосами тумана. Тело его окрепло, вернулись прежние сила и ловкость. Иногда болело лицо, отвыкшее от улыбок.

Прежде чем уходить из дома отшельника, новоявленный Анаэль решил добыть хозяину свежего мяса и подстрелил из самодельного лука косулю. Но она не рухнула в травы, а захромала в кустарник. Он ринулся следом.

Косуля уйти далеко не мота, тем не менее Анаэль-Исмаил бежал и бежал по кровавому следу в распадок, на осыпь, в новый распадок и под откос, пока след животного не пропал. После коротких сумерек на хребет пала ночь. Анаэль залег в яму, полную сухих листьев. Утром он обнаружил, что местность вокруг незнакома. Дороги обратно к хижине не нашел. Рассудив, что это и к лучшему, он пошел меж холмов на запад, нюхая ветерок, донесший запахи дыма.

Дым поднимался от зарослей, обрамлявших светлый ручей. Вдоль у костра здесь сидели люди.

Анаэль подавил желание броситься к ним, а лишь приблизился и залег, наблюдая. На головах этих путников красовались желтые повязки… Анаэль узнал бешеных дервишей-марабутов. Подойди он к ним со своими расспросами… Уже бы валялся в ручье с перерезанным горлом. Впрочем, белая змейка дороги к людям извивалась в холмах впереди.

Анаэль незамеченным обошел костер марабутов, выбрался на дорогу и пошел по ее теплой пыли, не зная куда, но, во всяком случае, удаляясь от гор.

В рощице по пути он выломал суковатую палку-посох, а лук свой бросил в кусты и стал выглядеть дервишем или паломником, как придется. Для начала он хотел узнать, где очутился.

Он был ужасно голоден, пыль набивалась в нос, ныли ноги, подошвы, отвыкшие от многодневной ходьбы. Но настроение было — как снова родился.