— Что, Джарчи, не знаешь, куда вести своего друга? Что ж, посоветуемся.

Он опустился на камень, посмотрел на тропу, по которой поднимались Масуда и Сулейман. В тишине, что царила вокруг, ему почудился детский плач. Вот он стих, опять повторился… Откуда бы здесь быть ребёнку? Наверное, завывает ветер в трещинах скал.

В это время подошла Масуда, а следом поднялся на вершину увала Сулейман.

— И-йе… Дитя плачет, — сказал он, прислушиваясь. — Джарчи, иди, ищи…

Пёс оглянулся на хозяина, словно требовал подтверждения.

— Иди! — проговорил кузнец.

Джарчи бросился к лачуге, видневшейся у подножия скалы. Машраб пошёл следом. Не успел он пройти несколько шагов, как его догнал Сулейман.

— Погиб ребёнок! — тронул он кузнеца за локоть. — Смотри, молодая рысь подкрадывается к крошке. Не успеем добежать.

У стены сидела девочка лет семи, она плакала и звала мать. Возле двери, отрезав путь ребёнку в жилище, осторожно ползла пятнистая рысь.

Машраб сдёрнул с плеча ружьё, пытаясь прицелиться в зверя, но на мушку попадало красное платье. Сулейман уже мчался по тропе, крича и размахивая посохом. Рысь не обратила на него внимания. Собравшись в комок, она готовилась к прыжку. Машраб выстрелил в воздух. Зверь остановился. В этот момент Джарчи сделал гигантский прыжок и сверху рухнул на хищника. Произошла недолгая борьба, и рысь с перекушенной шеей вытянулась на земле.

Тем временем Масуда кинулась по косогору к ребёнку. Обняла его и стала ласково уговаривать. Девочка прижалась головкой к плечу женщины, затихла.

Мужчины, произнося обычные при входе в дом приветствия, перешагнули порог. Им никто не ответил. В полумраке Сулейман заметил в углу вытянувшегося на постели из ветвей стланика и кошмы неподвижного человека. Это была мёртвая женщина.

— Эх, бедняга! Какая печальная смерть. Неужто в доме нет мужчины? Надо хоронить, — проговорил Машраб.

Пока он искал мотыгу и топор, Сулейман прочёл над умершей молитву и, завернув покойницу в тряпьё, вышел из лачуги.

Девочка сидела ка коленях Масуды и жадно ела лепёшку, что оказалась в дорожном мешке Машраба.

— У тебя никого нет, кроме мамы? — спросил Сулейман.

— Не знаю, — по-взрослому ответила малышка. — Десять дней назад отец с капканами и силками пошёл на охоту и не вернулся…

— Подождём его, — чтобы как-то утешить ребёнка, проговорила Масуда. — Идти дальше нельзя, надвигается туча, гроза будет…

Сулейман спустился к Машрабу, который копал могилу, и посоветовался с ним. Тот согласился заночевать в хижине. Похоронив покойницу, мужчины собрали побольше сушняка и поднялись к скале. Масуда уже вымела пол, развела огонь в давно не топившемся очаге. В хозяйстве горного жителя оказался один казан для варки пищи и два тыквенных сосуда для воды.

Чёрная туча закрыла солнце. Вокруг всё померкло. Машраб нарубил побольше лохматых ветвей стланика взамен старой подстилки, которую Масуда сожгла в очаге. Из куска вяленой баранины и риса она успела сварить суп, показавшийся очень вкусным проголодавшимся путникам и крошечной Банат.

Сулейман ободрал рысь, выскоблил ножом подкожную плеву, растянул шкуру на камне и поднялся по тропе к вершине увала. Там он заметил выступавшие из откосов жёлтые комки серы. Потерев ими влажную мездру, дервиш вернулся к очагу и растянул шкуру на стене для просушки.

— Тёплая курточка будет для Банат, — говорил он, ласково улыбаясь.

Загремел гром, раскатился эхом по ущелью. Джарчи, накормленный мясом рыси, подошёл к очагу и улёгся, жмурясь на огонь. Вдруг он поднял голову и тихо заворчал. Глядя на пса, все встревожились. Кузнец, сняв со стены ружьё, осмотрел курки. Сулейман сжал в руке посох-копьё, а Масуда вооружилась топором.

— Ой-бой!.. Злая сила, что ли, бродит в горах? — шептала она побелевшими губами.

В это время послышалось фырканье и блеянье.

— Это наша Белянка, — сказала Банат, кидаясь навстречу козе.

Белая козочка остановилась в дверях, испуганно глядя блестящими глазами на зарычавшую собаку. Девочка схватила её за шею и завела в хижину.

— Иди в свой угол! — тянула она козу.

Гром загрохотал сильнее, блеснули огненные стрелы молнии, и хлынул такой ливень, что бедный ослик, прижавшийся было под густым деревом, ошалело вбежал в лачугу.

— Эге, Азанчи, не хочешь купаться? — засмеялся Машраб, бросая возле осла охапку сена.

Масуда подбросила в огонь сушняк, пламя вспыхнуло, стало тепло и уютно. Банат подошла к сидящему возле очага кузнецу, обняла за шею. Он прижал её к себе. Ласка ребёнка оживила его суровое сердце.

… Утром солнце быстро высушило каменистую почву.

Путники позавтракали, навьючили осла, простились с могилой и тронулись к перевалу.

В пути обеспокоенный кузнец говорил жене:

— Отнимут у нас девочку…

— Почему? Её нам сам аллах послал. Мы спасли её от смерти, — взволнованно ответила Масуда.

Но к их большой радости, родственников у девочки в ближайшем кишлаке не оказалось. Староста посёлка рассказывал:

— Пять зим тому назад пришёл человек с женой и малюткой, просит: "Разрешите мне поселиться невдалеке от вас. Бек Дотхо преследовал меня за веру, чуть не погубил, бежал я. Буду жить в горах, кормиться охотой". Разрешили. Вот и жил, капканами ловил зверей, силками птиц. Хорошие силки делал, обменивал у нас на нужные продукты. А вчера вернулись наши два охотника, говорят: нашли в горах растерзанного человека, видать, не уберёгся от барса. Схоронили там же, засыпали камнями…

— Хочу взять к себе в Поршниф девочку, как вы?

— Что же, может, у неё там родственники есть, отец говорил, что жил в Поршнифе.

В родную долину пришли только поздним вечером, когда пастухи на кострах варили ужин.

— О Машраб, мудрец наш, вернулся ты! — приветствовали люди кузнеца.

В большой юрте собрались пастухи. Стали потчевать гостей. За похлёбкой кузнец спросил:

— Ну как? По-прежнему свирепствует бек Дотхо?

— Слава аллаху, русские настояли, убрался бек Дотхо. Ушёл он в Афганистан.

— А как же табуны? Арк?

— Всё оставил на руки дворецкого. Помнишь, жирный такой?

— Помню. А новый бек?

— Эмир прислал шиита. Этот не притесняет нас в вере, а налоги собирает, советуясь с русскими офицерами. Наш пир Али Ша вернулся. Теперь мы занялись земледелием.

— Где живёт новый бек?

— Построил себе дворец возле Орлиного гнезда, Там маленький посёлок вырос, лавки открылись…

— Почему не вижу среди вас Ильгара?

— Ильгар учится, — ответил кузнец. — Вылечили нас в ташкентской больнице. Стал я работать в кузне вопле базара, потом приехала жена. Жили мы у одного доброго человека. Его сын работает на железной дороге, он-то и уговорил Ильгара поступить проводником, а потом учиться. Года через два-три приедет вместе с Али-Салимом, Алёшей. Друзья они.

— А где Алёша?

— Он русским офицером стал.

— О-ей, товба! Вот порадовался бы Мерген-Иван…

На другое утро, провожая путников, пастух наставлял Машраба:

— Приедешь домой, навести нашего святого пира, все рады его возвращению. Подарок отнеси…

— Ладно. Сделаю, — кивнул кузнец.

Поршниф встретил путников тишиной. Домов в кишлаке поубавилось, да и те, что остались, глядели уныло.

Старый аксакал Абу-Бекир горячо обнял Машрабаз.

— Рады мы, да будет над тобой благословение божие. Многие из нас ушли под защиту русского поста. Там и тебе найдётся работа, а здесь кузнецу делать нечего.

Жаркое выдалось лето в 1913 году.

Знойные длинные ночи истомили ташкентцев. Запылённая, поникшая листва на деревьях не шелохнётся. Земля, обожжённая солнцем, слепит глаза. Травы по обочинам арыков давно пожелтели, высохли, только у самой воды зелёная каёмка радует глаз.

Древницкий только что вернулся из своего архива, где задержался, делая нужные выписки. Скинув пиджак, расстегнув ворот рубашки, сел на стул тяжело дыша. Торопливо налил из глиняного кувшина прохладного кваса и жадно выпил. Подумал: "Вкусный квас делает хозяйка. Видно, безрукий принёс сюда. Хорошие, заботливые люди".