— Прошу вас, господа, высказываться. Пора прозвучать свободному слову.

Выступило несколько ораторов, они говорили о необходимости требовать у правительства конституции.

— Нам не нужен сенат, в котором заседают старики, по рассеянности почёсывающие ногу соседа вместо своей, — ораторствовал молодой юрисконсульт большой фирмы. — Нам нужен государственный орган с представителями крупной буржуазии.

— Ишь, чего захотел… Денег ему мало; власть подавай… — тихо проговорил Древницкому пожилой рабочий.

— А как бы ты думал? Хотят стать хозяевами страны.

— Промахнётся, щёголь, промахнётся.

Древницкий, участвовавший в подготовке рабочих к банкету, с интересом наблюдал происходящее, внимательно слушал речи.

Вглядываясь в лица присутствующих, Древницкий подучал: "Знаменательное собрание, история делает крутой поворот. А рабочий народ не только проснулся, он почувствовал свою силу, понял свои права. Вот ведь рабочих пришло больше, чем мы предполагали, да и нашего брата, интеллигентов, немало собралось. А вот и чета Шишовых, видимо вспомнили студенческие годы, молодой азарт…"

Председательствующий объявил:

— Господа, нашему банкету очень повезло. На нём присутствует уважаемый начальник города, множество рабочих, которые разделяют наши передовые взгляды.

Раздались твёрдые шаги. На сцену шёл немолодой рабочий. На нём была синяя косоворотка и пиджак. Остановясь возле президиума, сказал несколько слов и прошёл к трибуне. Председательствующий объявил:

— Слово имеет столяр железнодорожных мастерских Корнюшин.

По бледному лицу оратора можно было догадаться, что он сильно волнуется. Но едва он заговорил, голос зазвучал твёрдо, уверенно.

— Много умных, красивых слов мы слышали. Говорили о справедливости, о свободе, о произволе правительства. Но никто не сказал ни слова о доле рабочего класса. А он подаёт свой могучий голос. Из всех крупных городов во главе с Питером несётся могучий клич: "Долой самодержавие!"

В президиуме тихо ахнули. Видный юрист шепнул судейскому:

— Преподнёс!

— Мы работаем десять часов. Труд тяжёлый, изнуряющий… Нам платят гроши, да и те урезывают штрафами. Мы создаём ценности, а нами пренебрегают. Оскорблённые, униженные, задавленные нуждой рабочие пошли к царю искать правды, а чем их встретили? Пулями…

Слушали внимательно, возгласы сочувствия и одобрения слышались в зале. Оратор закончил тем, что предложил организовать подписку в пользу семей жертв самодержавия, павших девятого января. Ответом были дружные рукоплескания. Словно полая вода размыла плотину, рабочие заговорили. Их простые, горячие, подчас гневные речи трогали сердца и часто прерывались аплодисментами.

— Просыпается наш рабочий класс.

Пора народу порвать путы.

Так говорили лучшие люди. Пока устроители банкета изумлённо слушали смелые выступления рабочих, Корнюшин, Константин и Рахим-бей подготовили резолюцию. В ней требовали свободы слова, печати, со-вести, союзов, созыва учредительного собрания, введения восьмичасового рабочего дня и отмены всяких сословных привилегий.

Резолюция была принята под общие одобрительные возгласы и шумные рукоплескания.

Члены революционной организации были удовлетворены. Банкет превратился в грандиозный митинг. Они знали, что во всех крупных городах Туркестана прошли или пройдут в ближайшие дни такие же выступления рабочих.

Бушевал 1905 год.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава девятая

ТЁМНЫЕ ГЛУБИНЫ

В тесной лачуге кожевенника Касыма вся семья терпеливо ждёт, когда сварится похлёбка из дроблёной джугары[24].

Дильбар, жена Касыма, только что принесла вязанку сухой колючки и развела огонь в очаге. Пламя озарило закопчённые стены и потолок. Дым потянулся в угол, где в крыше было сделано отверстие. Семья подвинулась ближе к очагу. Блаженная минута! Восьмилетний Ильгар прижимается к отцу и прячет в его старом халате свои босые ноги. Обняв сына, Касим глядит на огненные язычки, перебегающие о одного стебля на другой. Вот пламя охватило комки кизяка. В воздухе поплыл едкий, горьковатый дымок, такой привычный с раннего детства.

Невесёлые думы теснились в голове Касыма. Завтра срок уплаты налога беку и штрафа за выполнение религиозного обряда. Но разве он виноват, что отцы и деды поршнифцев исповедовали религию пяндж-тэни[25], а новый повелитель из Бухары — суннит. Велик аллах! Что будет, то будет. Денег нет, платить нечем. Весной бековские нукеры свели со двора последнюю козу, но, оказывается, этого не хватило на покрытие долга.

Старшего сына Маджида его светлость бек-бово приказал взять во дворец для своей утехи. Ну что ж — воля божья. Там мальчик будет сыт, одет. Говорят, он находится при самом повелителе.

Огонь то вспыхивает, то угасает, за стеной яростно поёт осени им ветер. Временами он влетает в дымовое отверстие, вгоняя обратно в лачугу клубы дыма. Глаза слезятся, в горле начинает першить, кашель сотрясает тело. Грудное время для бедняков — зима. В горах она длится долго. Ой как долго! Кажется, нет ей конца.

За тонкой стеной послышались грузные шаги. Обита гели лачуги насторожились. Какая ещё беда ждёт их? Не нукер ли от бека? Но вот дверь распахнулась, через порог, пригибаясь, шагнул высокий, крепкий человек. Пророкотав обычное приветствие, остановился возле очага. Вздох облегчения вырвался из груди Касыма, а Дильбар украдкой прижала руку к глазам.

Касым подвинулся на кошме, освобождая место гостю.

— Садись, сосед. Твой приход, словно солнце, озаряет нашу бедную жизнь.

— Дядя Машраб пришёл! — радостно закричал Ильгар, бросаясь к гостю и обнимая его колени.

— Ах ты, перепел! — загремел кузнец. — Озяб? Ну-ну, сейчас согрею тебя.

Он протянул хозяйке большой кусок мяса, завёрнутый в тряпку:

— Сварите-ка, тётушка Дильбар…

Потом подхватил мальчика на руки, запахнул полы своего бараньего тулупа.

— Э, да у тебя ноги-то изо льда сделаны, — проговорил кузнец, щекоча пятки ребёнка.

Тот, звонко смеясь, вертелся в сильных руках.

— Что, согрелся? Не холодно?

— Жарко! Совсем жарко! — выкрикнул мальчик и, улучив момент, засунул руки за открытый ворот рубахи кузнеца.

— Хо-хо-хо! — загрохотал Машраб. — Да какой же ты быстрый. Эх ты, перепел…

— Ой-бой, да тут целая нога косули, — удивилась Дильбар, разворачивая мясо. — Спасибо вам, уважаемый! Да сохранит аллах вас и семью вашу. Где это вы достали такое богатство?

— Принёс охотник Иван-бай, не забывает он нас. Уж такой у него обычай — делиться своей удачей с людьми.

Машраб выпустил из-за пазухи Ильгара и опустился на кошму рядом с хозяином.

— Плохи твои дела, Касым, плохи. Уж очень ты робок, — сказал он, сочувственным взглядом окидывая поникшую фигуру соседа.

— Воля аллаха! — потупясь, проговорил Касым. — Внуки пророка Хасан и Хусейн страдали. Мы должны следовать их примеру.

— Сегодня нукер Норбай ковал коня у меня в кузнице. Рассказывал, будто бек дал ему приказ завтра перетрясти твою рухлядь, если найдёт что-либо ценное — забрать, а если не найдёт, то увести Дильбар. Будет работать в арке[26] два-три года.

Услышав эти слова, Дильбар вскрикнула. С волнением ожидала ответа мужа. А тот сидел, точно пришибленный, тихо бормоча:

— Воля аллаха! Что может сделать тёмный человек? Бедность не даёт дышать… Вот ведь и наш первенец Маджид служит у бека.

— Эх, Касым! Испортил тебя наш святой ишан. Да не только тебя.

— Не говори так, Машраб. Он всегда молился за нас… Был таким же бедняком, как и мы. Святой наш пир[27] часто повторял слова пророка: "Нищета — моя гордость". Тяжело нам без него…