— И она верит тебе?

— Она очень хочет верить. Но сомневается… Жаль, что он не дает мне возможности доказать ей, что он на самом деле существует.

— Очень трудно поверить в то, что нельзя увидеть собственными глазами или потрогать.

— Я не хочу, чтобы Козима думала, будто я мошенник, который, используя память о ее умершем сыне, пытается поиграть с ней.

— Уверен, она не настолько плохо к тебе относится, чтобы предположить такое.

— Козима — та самая единственная и неповторимая, Карадок. Я знаю, что она женщина моей мечты.

Профессор снисходительно улыбнулся.

— Тогда скажи ей об этом, мой мальчик.

— До тех пор пока она не отпустит Франческо, не думаю, что она сможет полностью принадлежать мне.

— Ты хочешь на ней жениться?

— Думаю, что да.

— И увезти ее в Лондон?

— Я не представляю ее в Лондоне. Увезти Козиму из Инкантеларии — то же самое, что вырвать прекрасную пантеру из джунглей и поместить ее в зоопарк.

— Ты думаешь, она не сможет прижиться в клетке?

Люк вспомнил, как она о чем-то полушепотом разговаривала со священником.

— Думаю, я уже знаю ответ.

— Тогда почему бы тебе не остаться здесь?

— И чем, скажите на милость, мне здесь заниматься?

— Жизнь всегда подскажет правильное решение.

— Может, присоединиться к их семейному бизнесу? — Люк засмеялся. — Но я не думаю, что варить целый день кофе — это мое призвание.

— А ты смотри глубже, в самый корень проблемы. Если ты любишь Козиму, то как-нибудь решишь эту задачу.

— Я действительно люблю ее, поэтому обязательно что-нибудь придумаю.

Карадок взглянул на него с отеческим участием.

— Но есть одна вещь, которую ты должен сделать в первую очередь, — серьезно произнес он.

— И какая же, профессор?

— Ты должен определить для себя, кто ты. Что ты хочешь получить от жизни? Тебе следует понять, что приносит тебе наибольшую радость, и тогда ты узнаешь свое жизненное назначение. Думаю, ответ удивит тебя.

— А вы все о себе знаете? — Люк явно был удивлен.

— Будь это так, я принес бы намного больше пользы. Но ты знаешь, что делать. Загляни в себя и жди, пока не придет ответ.

Альба сидела за письменным столом Панфило и внимательно рассматривала снимки. Их было всего пятнадцать. Пятнадцать окон в прошлое. Ей потребовалось время на просмотр каждого изображения, она досконально изучала мельчайшие детали, напрягая память, дабы вспомнить, как выглядело это место, когда она последний раз была там с Фитцем. Альба не могла не восхищаться Роминой за то, что та воссоздала замок с таким отменным вкусом, привнеся в него совершенно особый стиль. Он действительно был красив, словно заново ожил с помощью света и любви. Альба громко засмеялась над этим самообманом. Та зловещая картина, которую она рисовала в своей голове почти три десятилетия, подпитанная ее страхами и дурацкими фантазиями, перестала существовать. Ромина изгнала призраков, распахнув ставни и впуская солнечный свет. То, что было зловещим логовом безнравственности, стало теперь безупречным семейным домом. Альбе хотелось бы, чтобы у нее хватило мужества увидеть замок воочию, но гордость не позволяла ей этого сделать. Ей было невыносимо признать, что она ошибалась.

Наконец Альба взглянула на фотографии флигеля. Он сохранился в точности таким, каким был и тридцать лет назад. Ни одна деталь интерьера не изменила своего положения. Кровать стояла все та же, с выцветшим балдахином и шелковым покрывалом. Маленький туалетный столик был красиво уставлен баночками с кремом и стеклянными пузырьками с духами.

Зеркало времен королевы Анны, в которое мать Альбы, должно быть, неоднократно смотрелась, было все так же наклонено под углом. А вот стул, на котором она, вероятно, сидела, пока маркиз ожидал ее, лежа на кровати. Прелестный маленький письменный столик тоже стоял на прежнем месте. Однако самым удивительным был свет. В нем чувствовалось что-то потустороннее, словно он исходил не снаружи, а изнутри.

Возвратившись в спальню, Альба обнаружила, что Панфило сидит в кровати, поглощенный чтением книги. Он взглянул на жену поверх очков, сразу же догадавшись, что она все-таки просмотрела снимки. У Альбы же не было желания признаваться в том, что она сунула свой нос в чужие дела. Раздевшись, она легла в постель, не проронив ни слова. Спустя какое-то время Панфило выключил свет и привлек ее к себе, прижавшись к ее спине и обвив рукой ее талию. Альба чувствовала, как он внимательно смотрит на нее в темноте, и понимала, что с его уст вот-вот сорвутся невнятные слова.

— Даже не начинай, — предупредила она.

— Не начинать что?

— Ты знаешь что.

— И что же это?

— Ну ладно, я их видела.

— Да неужели? — Панфило сделал вид, что удивлен.

— И все равно у меня по-прежнему нет никакого желания туда идти.

— Ну конечно же нет. — Он поцеловал ее в шею.

— Я просто не смогла сдержаться и не посмотреть на них. Они лежали на виду, на твоем письменном столе. Ты ведь намеренно положил их туда.

— Но это же мой письменный стол!

— Они лежали на самом видном месте.

— На моем столе.

— Я не желала их видеть, но не смогла устоять.

— Ты являешься пленником своих собственных убеждений, Альба. Мне совершенно безразлично, видела ты их или нет.

Она повернулась, дав себя обнять.

— Это единственное место на земле, где я ощущаю себя в полной безопасности, — прошептала Альба. — Вот здесь, когда ты прижимаешь меня к себе.

— Мы ведь принадлежим друг другу, какой бы безрассудной ты порой ни была.

— Ты считаешь, что я безрассудна?

— Тебе очень нравится все драматизировать.

— Нет же!

— Ну капельку.

— Насчет этого ты абсолютно не прав, — настаивала она.

— Но ты все равно неотразима.

— Я рада, что у меня нашлась хотя бы одна привлекательная черта.

— У тебя их много. А сейчас прекращай-ка болтать и позволь мне тебя поцеловать. — Панфило прильнул к ее губам, чувствуя, что она тихонько улыбнулась.

Находясь во власти охватившего его чувства, Люк поехал на машине в Неаполь покупать Козиме кольцо. Карадок был прав: любовь накрыла его в тот момент, когда он менее всего этого ждал, и теперь просто невозможно было представить, как он будет жить без нее. Козима наполнила его душу теплом и сладостью, проникнув в самые дальние уголки. Люку нравился тот человек, каким он был, когда находился с ней. Козима понятия не имела, насколько он богат, просто любила его таким, какой он есть. Он готов был купить ей целый мир, если бы она ему позволила. Жаль только, что даже всех его денег не хватило бы, чтобы вернуть с того света ее сына.

Потребовалось не много времени, чтобы найти то кольцо, которое, как Люк чувствовал, обязательно подошло бы ей. Оно должно быть с бриллиантом, но без излишеств. Кольцо выделялось на фоне остальных украшений так же, как Козима на фоне других женщин, которых Люк когда-либо встречал. На кольце сверкал огромный солитер — такой же большой, как леденец.

Люк вспомнил, как покупал обручальное кольцо Клер. Он даже не сам выбирал его, а отправил свою невесту набросать эскиз изделия у любого ювелира, который придется ей по душе. Люк просто оплатил счет, сумма на котором на удивление оказалась меньше, чем он ожидал. Тогда Клер еще не была так избалована деньгами. Однако за десять лет их совместной жизни она приобрела сноровку фокусировать внимание на самых дорогостоящих товарах, имевшихся в продаже, и со временем ходить по магазинам стало ее любимейшим занятием, приносящим ей неописуемое удовольствие. Обходя бутики, расположенные в престижнейших торговых центрах на Родео-драйв, Виа делла Спига и Бонд-стрит, Клер вошла во вкус и никогда не надевала вечернее платье дважды. Козима же была из простой семьи, и у нее были весьма скромные запросы. В отличие от своей кузины, Козима, похоже, была вполне довольна тем, что имела. Вероятно, смерть сына научила ее не придавать значения благосостоянию. Единственное, что действительно представляло для нее ценность, — это люди, которых она искренне любила. Люк вдруг вспомнил выражение ее лица в тот момент, когда преподносил ей серьги, и как ее нескрываемое удовольствие наполнило его душу радостью. Сейчас ему хотелось купить для нее все, что имелось в ювелирном магазине.