— Привычка. В ссылке скудно жилось, чай приходилось нередко вприглядку пить. Вот и привык, и мне кажется, так вкуснее.

В свободное от посещений учреждений время Вылко ходил по магазинам: накупил много подарков, массу книг с картинками, объяснив, что ненцы читать мало умеют, но все любят смотреть картинки.

Еще много лет жил Вылко на острове. Он дождался того времени, когда неузнаваемо изменилась тундра, исчезли из ее жизни шаманы, забыто было слово «самоед» и, как желал того Илья Константинович, появились свои ненецкие учителя и инженеры, врачи и мотористы. И сам он немало для этого сделал. Только на семидесятом году жизни, после тридцати лет президентства на Новой Земле, переехал Вылко на жительство в Архангельск.

Теперь картины приходилось писать по памяти. Но разве можно забыть те горы, которые стояли перед твоим взором семьдесят лет? Почетным был юбилей Ильи Вылко. Наградили его вторым орденом, письма и телеграммы шли со всего Советского Союза, о Вылко писали все центральные газеты.

…Но кончается любая книга жизни. И пусть она по моей вине была очень краткой, но хочется напомнить самую последнюю ее страничку. Итак, шел девятьсот шестидесятый год…

Вылко пришел к своим друзьям в водорослевую лабораторию. Пришел и сказал:

— Я пришел проститься.

Ксения Петровна Гемп, давний друг Вылко, спросила:

— Куда же вы собрались, Илья Константинович?

Вылко ответил:

— Сначала в больницу, а потом, наверное, дальше.

Со всеми за ручку простился и низко кланялся. Потом, уже из больницы, написал Гемп: «Уважаемая Ксения Петровна, пришлите мне стихотворение Лермонтова „Белеет парус одинокий“ и „Памятник“ Пушкина. Я переведу их на ненецкий язык».

И он перевел эти стихи…