И я узнала, что четыре года назад в Домашове сыграли свадьбу лучший друг Филиппа Красивого и его, Филиппа, невеста. Дважды оскорбленный бывший жених подстерег свадебный поезд, когда тот из церкви в Домашове направлялся в дом невесты в Ржичках, так вот, он поджидал свадебную повозку на скале за Домашовом, и рядом с ним лежали два заряженных скорострельных ружья, и когда свадьба наконец показалась, он с этой высоты преспокойно перестрелял жениха, невесту и всех, кто был в повозке, так что она потом примчалась в Ржички набитая свежатиной, а кони были запятнаны человеческой кровью.

— И что стало с Филиппом Красивым?

— Он тут же покончил с собой.

— А как он выглядел? Не был ли у него случайно нос картошкой, а вот здесь, под левым глазом, не темнело ли родимое пятно?

Мы пошли в архив и отыскали там газетную подшивку четырехлетней давности, а в ней — фотографию убийцы. Директор и поэт взглянул на меня с недоумением.

Когда я вернулась домой, он уже сидел там, и тогда только я заметила, что его глаза напоминают нацеленные на вас дула двустволки. И батюшка немедленно радостно сообщил мне, что вот Филипп приглашает всех нас на свадьбу, причем не на простую, ведь его бывшая невеста выходит за его лучшего друга. Он будет там в качестве гостя, и он зовет и нас, своих хороших друзей. А потом батюшка взял кувшин, мол, надо сходить за пивом и вирджинскими сигарами. Матушка готовила в кухне ужин, так что я осталась с нашим гостем наедине.

— А теперь слушайте меня внимательно, господин Красивый. Предположим, дьявол шепнул вам, что если вы еще раз устроите кровавую свадьбу, повторите ее, так сказать, на кровавый бис, то он в аду сделает вам некоторые послабления…

Гость молча поднялся и откланялся.

— Что вам еще от меня надо? — спросил он раздраженно, когда я проводила его до самой улицы, а там еще и придержала за рукав.

— Отведите меня к этому вашему дьяволу.

Он пожал плечами и отвел меня к самому обычному дому на Янской улице, совсем недалеко от нас.

— Четвертый этаж, первая же дверь напротив лестницы. Засим желаю вам всего наилучшего.

…Когда он подошел к двери и отворил мне, от него воняло кислой капустой. Он сразу понял, кто я. И снял с гвоздика ключ.

32) Хромой дьявол

Мы поднялись на лифте на последний этаж, с помощью того самого ключа отперли дверь на чердак и брели по нему какое-то время, путаясь в развешанном белье. «Вот дерьмо!» — пожаловался дьявол после того, как чьи-то еще мокрые подштанники залепили ему физиономию и он налетел на балку. Через слуховое окно мы вылезли на крышу и пробрались на ее плоскую часть. Оттуда открывался прекрасный вид, все Брно было как на ладони.

— Потанцуем? — предложил он мне, но я промолчала, и он в одиночестве принялся кружиться высоко над городом. И лишь тогда я в точности убедилась, что он хромой. Мне все еще было неясно, зачем я пришла к дьяволу и что хочу отыскать здесь, зато его не одолевали никакие сомнения.

— Взгляните вон на тот дом, — показал он, громко прищелкнул пальцами, и крыша дома откинулась, и стало видно, как под ней копошатся люди.

— Видите вот эту семью, что уютно ужинает? И вот этого незаметного человечка во главе стола? На первый взгляд ничего особенного, и все же вы смотрите на печально знаменитого коллаборациониста и доносчика, которого после войны объявят в розыск по всей стране.

— После войны? Какой еще войны? О чем вы говорите?

— Посмотрите сюда! — и он вскинул руку вверх и указал мне на тучу на небосводе, которая в ту же секунду начала вскипать, точно повидло, и, кипя, она меняла свои очертания, и из нее выныривали человеческие головы, целое волнующееся море голов, и я увидела огромные толпы, маршировавшие по городским площадям, и у всех людей были в руках горящие факелы, и из тучи раздавались треск и грохот, как из мегафона. А потом туча снова вскипела, точно повидло, и превратилась в армию, гигантскую армию из повидла, что гнала куда-то свои танки, бронемашины, пушки, вооруженную до зубов пехоту и эскадрильи истребителей и бомбардировщиков, заклейменных испоганенными крестами. И из тучи вновь несся грохот, как из мегафона. А потом я увидела города, что разламывались пополам и исчезали во тьме, а посередине бурлили пылающие воронки и пузыри, и они все увеличивались, пока наконец один из них не начал стремительно расти и не закрыл собой всю панораму, а из тучи, как из мегафона, не понесся долгий противный свист.

Но тут дьявол показал вниз, на следующую крышу, и прищелкнул пальцами, и крыша откинулась, и я увидела еще одну семью, там была целая куча детишек и родственников, наверное, они отмечали какое-то семейное торжество, все смеялись и радовались, детские глазки горели счастливым огнем, но тут он взметнул руку вверх, и я снова подняла голову к небу, и туча снова закипела, и из нее вынырнули человеческие фигуры, и я сразу поняла, что это те же самые люди и те же самые дети, что только что сидели в комнате под откинутой крышей. И я видела их одновременно в их счастливом доме и — увеличенными — на небе, но если внизу на их лицах была написана радость, то там, наверху, среди туч, все они стояли на коленях, сбившись в тесный кружок, и в их глазах был звериный ужас, а на их одежде были звезды Давида, а из тучи, как из мегафона, слышался грохот телячьих вагонов, грохот телячьих вагонов, грохот телячьих вагонов, грохот вагонов, грохот…

Но дьявол уже приподнял следующую крышу и положил руку мне на плечо, повернув меня в нужном направлении, и я увидела освещенную комнату, увидела нашу квартиру, и там стоял батюшка, который только что принес кувшин пива, который только что принес вирджинские сигары, и он растерянно озирался в поисках своего гостя и растерянно озирался в поисках меня, а потом он пошел на кухню, и я увидела и матушку тоже.

И тут дьявол указал на небо.

По нему шла длинная вереница людей, мужчин, женщин и детей, они поддерживали друг друга, но все равно часто падали, а со всех сторон — как волки на стадо — напирали мужчины с ружьями, палками, дубинами и вилами, а потом прямо посреди вереницы я, как через сильное увеличительное стекло, увидела два лица, оба страшно постарели, Лев и Гудрун, и у матушки на шее висела дощечка с надписью Германская свинья! и в ту же минуту кто-то вонзил, точно в сноп, вилы в человека, который шел прямо перед ней, и я вскрикнула…

— Вы хотите посмотреть, что станется с вашим отцом и вашей матерью?

Я была не в состоянии говорить. Он подождал немного, а потом закрыл свою лавочку. Прищелкнул пальцами, крыша опустилась на место, и видение над нашими головами растаяло, и там снова была только грязная туча.

— Если бы ваши родители погибли на кровавой свадьбе в Домашове, то есть, на ее кровавом повторении, им было бы куда лучше, потому что кровавая свадьба — это ничто по сравнению с тем, что их ожидает. Да и все кровавые свадьбы ничто по сравнению с тем, что ожидает вас всех! Я готов был помочь. Впрочем, как вам будет угодно. Однако же, если вы еще надумаете…

Он обождал немного, а потом резко мотнул головой.

— Что ж, решили — значит, так тому и быть.

Мы забрались через слуховое окно на чердак, спустились на лифте, а когда я вернулась домой, то объяснила батюшке, что провожала его гостя на вокзал, потому что он внезапно вспомнил, что ему непременно надо нынче же кое-куда съездить, он, мол, просил извиниться за него, но он еще вернется и навестит нас.

Батюшка только удивленно покрутил головой. И однажды, спустя какое-то время, сказал мне недоуменно:

— Ты, Соня, помнишь еще того паренька, которого я пару раз приводил к нам? Того, что приглашал нас на свадьбу? Его звали совершенно так же, как убийцу с кровавой свадьбы в Домашове, если ты о ней еще не позабыла.

— Что ты! — замотала я головой. — Не помню я никакой кровавой свадьбы. Наверное, это случилось тогда, когда я еще работала домашней учительницей в семействе инженера Паржизека. Там, видишь ли, запрещалось читать любые газеты и слушать радио, а каждого, кто приходил в дом, господин инженер собственноручно обыскивал — не принес ли этот человек какое-нибудь дурное известие.