Однажды мы привычно шли по лесу к уединенной сторожке, месту поклонения, притягивавшему к себе влюбленные парочки почитателей Мрштика, и вдруг я ощутила что-то такое, что мгновенно вернуло меня к моим давним воспоминаниям. И если бы только к воспоминаниям: я моментально поняла, что все опять по-прежнему! Я осторожно высвободилась из рук Любоша, побежала к вырубке и принялась медленно кружить по ней, пытаясь определить источник всего этого. А потом я, точно лунатик, двинулась в нужном направлении, достигла некоего дерева, подошла к нему вплотную, встала на цыпочки, подняла вверх обе руки и коснулась коры — так высоко, как только могла дотянуться. Сначала Любош разинул рот от удивления. А потом пошел ко мне. Я отняла руки от коры и примялась разглядывать ладони.

20) Любовный танец

— Погоди-ка, — проговорил он изумленно и тоже приблизился вплотную к этому дереву, положил руки туда же, где только что лежали мои, и тоже стал рассматривать ладони. — Это был олень. Об это дерево он терся рогами, а то, что он тут оставил и что мы видим теперь на ладонях, охотники называют «лыко», это такая пленка с рогов.

— А что ты имеешь против оленей?

— Я ничего не имею против оленей, наоборот, я большой их поклонник, именно поэтому я и являюсь членом общества «Ad cervinos vivere in annos»[14]. Но меня поражает одна вещь. В этих краях водится множество серн, однако живущего на воле оленя тут никто не упомнит. Олени в Моравии встречаются еще разве что в Есениках и в Бескидах, и интересно, что привлекло этого оленя именно сюда, откуда рукой подать до фабричного города, — рассуждал этот образованный помощник учителя.

(Ах, если бы ты только знал, друг мой, подумала я, но, само собой, промолчала, если бы ты знал это, то бежал бы от меня так, словно у тебя загорелись фалды твоего учительского сюртука).

— Как-как ты сказал? Ad cervinos vivere? — спросила я сразу же, чтобы сменить тему разговора и чтобы он не спросил, почему я подошла именно к этому дереву.

Однако в тот день в моей жизни что-то надломилось, мои попытки изменить собственную судьбу навсегда закончились.

С тех пор я отвергала все предложения Любоша бродить по излюбленным местам героев романа; свидания я назначала исключительно в городе, причем предпочитала шумные прокуренные кафе и пивные.

— Но мы же ведем нездоровый образ жизни, — причитал Любош. — Что с тобою сталось? Ведь мы были так близки к современному идеалу гомеостаза, в котором уравновешиваются все душевные и телесные показатели, — жаловался помощник учителя.

Я продолжала встречаться с Любошеком-колбаской, но уже только затем, чтобы как можно сильнее отвратить его от себя. На самом деле я ждала лишь зова Бруно. Я ни на миг не сомневалась, что это он. И наконец дождалась. Однажды ночью меня разбудил его трубный олений голос. И было похоже, что он совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Я вылезла из кровати, осторожно открыла кухонную дверь, некоторое время постояла, прислушиваясь (батюшка иногда захаживал ночью в кухню попить воды), а потом побежала на балкон.

Когда вновь раздался рев оленя, я обернулась в направлении голоса Бруно, зная уже наверняка, что он сейчас на Шпильберке, что он выбрал для себя этот мощный холм прямо посреди города и что теперь скорее всего он стоит на самом его верху, под каменными стенами военной крепости, вытягивая шею и потрясая могучими рогами. И уж, конечно, он не ждет, что я тоже трубно зареву ему в ответ!

А на следующую ночь меня снова разбудил призывный рев Бруно, и я, снова определив направление (на сей раз он был приглушен сурдинкой большего расстояния, а также тем, что уже не опускался на город с холма, но должен был с трудом пробиваться через кварталы домов, их набухшую массу, начиненную опухшими спящими людьми), точно поняла, откуда взывает ко мне этот мученик. Он трубил из парка Лужанка.

На другую же ночь он звал меня из леса Вильсона, отделяющего квартал Масарика от Жабовржесек. После этого его рев прозвучал из сквера на площади Лажанского, а вскоре — из Денисовых садов под Петровом. А потом — из Гусовицкого сквера, затем же — из парка в Колиште. И вот так зов Бруно вращался по кругу, точно обволакивая меня любовным танцем, и я слышала не только его рев, но, как мне казалось, даже бешеное топотание пляшущих копыт.

21) Землетрясение в Сиракузах

Помощник учителя долго пребывал в уверенности, что я у него в руках и что стоит ему, венцу творения, только заронить зернышко намека на возможность разрыва, как курица Троцкая в полном отчаянии помчится за ним, размахивая покорными крыльями. Вместо этого я облила его таким ледяным равнодушием, что юноша затрясся в ознобе и с плачем кинулся к моим родителям. Разумеется, таким поступком он уронил себя и в их глазах тоже. С состраданием глядела я затем на себя со стороны: и как только я вообще могла с чем-то подобным (хотя и не всерьез) связаться? И я устыдилась, и стыд мой был глубоким, словно колодец.

Последовала еще одна длинная череда звучных призывов Бруно. И к тому времени я уже твердо знала, что хочу, просто-таки обязана с ним встретиться.

Но значит ли это, что мне придется ночью отправиться в один из городских парков? Да, вероятно, значит.

И на следующий же вечер я принялась придирчиво готовить наряд для встречи с Бруно. Метеорологи предсказали на ночь пятнадцать градусов и вытеснение теплого воздуха в высокие слои атмосферы.

Я разложила в своей комнатке (на кровати, стульях, столе и комоде) все, что у меня было, — от какой-то едва ли не униформы, которую надевала на занятия в Педагогический институт, до бального платья с танцевального вечера в Клубе, то есть от сатина до муслина, а потом применила метод исключения. В конце концов у меня не осталось ничего. Все не годилось! Ладно, начнем сначала!

Тогда я уже осознавала, что готовлюсь как будто бы к свиданию с настоящим женихом. Но почему «как будто бы»? Я действительно готовилась к свиданию с настоящим женихом!

Я переоделась в муслин и элегантно присела на краешек кровати, ожидая, откуда на сей раз раздастся олений рев. Время тянулось бесконечно, внутри стен маршировали неведомые огромные армии, готовящиеся куда-то вторгнуться, под потолком кто-то висел на турнике и наблюдал за мной испытующим взглядом, за окном то и дело падали звезды. И только около трех часов утра раздался призывный зов Бруно. Причем так близко, что в первый момент я подумала, будто он стоит прямо за дверью моей комнатки. А он и в самом деле оказался недалеко. Войдя на кухню, я через застекленные двери увидела его на балконе. Огромный гордый олень со слегка отливающим красным шерстью и могучими рогами, свод которых напоминал пролеты мостов или даже нефы соборов.

Поначалу мы просто стояли, глядя друг на друга через стекло двери. Он, нельзя отрицать, был заинтригован не меньше моего. Когда мы виделись в последний раз, он был еще обезьяной Фликом, а я всего лишь ребенком, четырнадцатилетней девчушкой, теперь же — поглядите-ка! — я уже женщина, создание, которое своей аристократической возвышенностью кое в чем не уступало даже этому оленю. Итак, друзья мои, мы еще какое-то время стояли и смотрели друг на друга. Потом я открыла дверь, и Бруно, как полагается, хотел было сделать первый шаг, но я уже выбежала ему навстречу Я обняла его мощную оленью шею и приникла к его косматому телу. От этого кровь в нем закипела настолько, что если кто-то и видел нас в сумраке, если кто-то смотрел на нас из темных окон домов напротив, то он наверняка получил стресс на всю жизнь. А от моего бального платья остались лишь муслиновые ленточки на рогах Бруно.

Случилось то, что должно было случиться. Ночь взрыва звезд и смерча над морем, ночь землетрясения в Сиракузах. Нам оставалось сказать друг другу лишь несколько слов. Я хотела знать, когда в следующий раз?.. Он не имел об этом ни малейшего представления.