Доброта… Не понимаю, почему люди прячут тебя друг от друга?

А может быть, так надо? Так и должно быть? Надо прятать тебя, чтобы в нужные, именно в нужные минуты ты океаном врывалась в человеческое сердце? Топила его в своих волнах?

Нет, тебя нельзя прятать, доброта! Тебя надо беречь. Охранять. И дарить тем, кто тебя заслуживает. Иначе ты перерастешь в злобу.

Надо быть добрым. Терпимым к людям. К людям, которые порой кажутся ненужными, смешными или злыми. К людям, с которыми мы каждый день встречаемся и о которых почти ничего не знаем. Или не хотим знать.

А что, если им нужна наша доброта? Так нужна, что они погибнут без нее. А мы не думаем об этом. А сами они об этом не скажут.

Не прячьте доброту. Ведь она, как и все другое, умирает…

— Готово, — говорит Ирина Викторовна. — Теперь вполне прилично.

Я ищу глазами зеркало.

— Какой требовательный молодой человек, — смеется она. — Ему и зеркало подавай…

Дает мне круглое карманное зеркальце. Смотрю на себя — ничего. Дразнить не будут.

— Спасибо, — говорю. — Большое спасибо.

— Пожалуйста. Только в следующий раз ты уж не стригись так. Ладно?

— Ладно, — говорю.

Зазвенел звонок. Мы пошли искать мой класс.

В первом «А» учительница сказала, что я — не ее.

В первом «Б» — то же самое.

В первом «В» — наконец-то! — я оказался в списке.

— Иди учись, — сказала Ирина Викторовна. — Смотри, чтобы мне на тебя не жаловались.

— Не будут, — заверил я и уселся за первую парту.

— Это место уже занято, — сказала учительница. Глаза ее зло смотрели сквозь очки. Она была похожа на сову. — Вообще, я не знаю куда тебя посадить… Класс переполнен.

— Да поместимся, — заулыбался я.

— Чего это ты такой веселый? Не на утренник пришел, а в школу. Если б не Ирина Викторовна, я бы тебя за родителями послала. Почему опаздываешь? Да еще в самый первый день занятий…

— Я больше не буду…

— «Не буду, не буду»! Все вы так говорите. А сами не даете работать. И как только не стыдно!

«И чего это она? — думал я. — И за что это она меня ругает?»

Когда она наконец выдохлась, я спросил:

— А можно, я с кем-нибудь втроем сяду?

— Садись, — буркнула она.

Я сел рядом с двумя мальчишками и целый час просидел глядя в одну точку. Даже не шевелился.

Карточки

Ура, ура, ура!!! Мать получила карточки. Продуктовые карточки! Карточки, по которым мы будем получать хлеб!

Вот они. Я держу их в руках. Мне кажется, я держу хлеб.

— Не порви, — говорит бабка.

— Да ты что!

Карточки, продуктовые карточки! Вы еще не забыли их? Или уже забыли? И не вспоминаете? И не помните, как они выглядят? Как пахнут карточки — право на жизнь? Карточки — билеты в мечту? Карточки — оглушительный запах хлеба?

Не верю, что вы забыли. Их нельзя забыть…

А если забыли, значит, забыли многое. Значит, забыли войну, холод, голод, тоску, дожди.

А если забыли, значит, забыли, что каждый день надо драться за мир, солнце, хлеб, улыбки. Каждый день надо сражаться за то, чтобы нигде, никогда, никто не держал в руках карточки и не плакал над ними от счастья.

Я прыгаю по комнате. Я целую карточки. Я целую хлеб, хлеб!

Бабка отбирает у меня карточки.

Я ору:

— Ура, ура, ура!!! Карточки, карточки, карточки!

А в магазинах стоят люди. Они держат карточки. И продавцы отрезают талоны от карточек. И люди несут хлеб.

А карточки прячут, чтобы не потерять. Никак нельзя терять карточки. Слишком суровое время для того, чтобы терять. Потеряешь — будешь без хлеба. Никто не даст новых карточек…

А продавцы режут хлеб. И люди просят:

— С довеском, пожалуйста.

Потому что очень хочется есть. И качает от голода. А когда идешь домой, можно съесть довесок. Маленький кусочек жизни.

И люди несут хлеб. И едят довески. И ломают от довесков маленькие кусочки. И сосут их, как конфету.

А хлеб тает во рту. А хлеб — совершенно невероятный — такой вкусный. И почему эти довески такие маленькие?!

Карточки, карточки, карточки!

Скоро и я пойду в магазин за хлебом. И буду просить:

— С довеском, пожалуйста…

И буду по кусочку есть довесок. Сосать его, как конфету…

Скоро и я пойду в магазин за хлебом.

Султан

Наконец-то! Я иду за хлебом.

Обычно за хлебом ходила бабка или мать. Но сегодня бабка прихворнула, а матери — некогда, и послали меня.

Я взял карточки и пошел.

За мной увязался Султан. Так звали пса, которого подарил мне Сенька Барсиков. Султан был инвалид. Задняя лапа у него перебита. Сенька говорил, что это немцы покалечили Султана. Они всех собак убивали, а Султана только подстрелили.

Султан, вероятно, был самой обыкновенной дворнягой. Но зато какой умница! Он даже сам и дверь стучался. Стучит и стучит, пока не впустят.

Я сразу его полюбил. И он меня. Куда бы я ни пошел, он обязательно за мной увязывался. И никак его не прогонишь.

У нас все Султана любили. И мать. И бабка. Только Николай Палыч ворчал:

— Негодная скотина. Хлеб задарма ест…

Магазин был недалеко. За несколько кварталов.

Я шел не торопясь, сжимая в руке заветные карточки.

На углу стояли мальчишки и хохотали на всю улицу. Я знал их. Это местные хулиганы Васька Гнус, Витька Телок, Жора Керя и гроза всей нашей улицы Колька Фикс. О нем говорили, что он ворует. Ребята то ли с восторгом, то ли с испугом называли его уркой.

Я был тихий малый, и меня часто колотили. К мальчишкам со своей улицы я относился с недоверием, а Кольку и его друзей просто боялся.

Они увидели меня и перестали смеяться.

Я никак не мог разойтись с ними. А удирать было стыдно.

Я шел на них. А они молча смотрели на меня. Я сжался, приготовился к их насмешкам, но они молчали. И от этого становилось еще страшнее.

Когда я поравнялся с ними, Витька Телок сказал:

— Стой.

Я остановился и тоскливо подумал: «Начинается!»

— Ишь ты, зазнался, — сказал Васька Гнус, худой и страшный, как мертвец.

— Угу, — подтвердил Жора Керя, неестественно выпучивая глаза.

— Чего вам надо? — дрожащим голосом спросил я, сдерживаясь, чтобы не зареветь от собственного бессилия.

— Спрашивает! — захихикал Телок. — Коля, объяснить ему, что ли?

Колька Фикс сказал:

— У тебя железо есть?

— Ага, — обрадовался я, думая дешево отделаться от них. — У нас во дворе за уборной много валяется… даже кровать есть… только она ржавая…

Мальчики заржали:

— Вот дурак! У тебя русским языком спрашивают: есть железо или нет?

Тут я понял, что разговор идет о деньгах и молча вывернул карманы. Кроме тетради с буквами, там ничего не нашлось. А карточки я держал в руке.

Мальчишки разочарованно порвали мою тетрадь и швырнули обрывки в лужу.

— Как же ты смеешь ходить по моей улице, да еще с кобелем, не имея железа?! — грозно спросил Колька, и сердце мое подпрыгнуло и упало от ужаса.

— Ладно, — смилостивился Колька, увидя, что я испугался. — На первый раз пропущу… Но кобеля заберу себе.

Оп стащил с себя ремень и, сделав петлю, набросил ее на шею Султана.

— Приветик! — крикнул Колька, и вся орава с криками и смехом потащила Султана за собой.

Султан рвался от них. Но петля сдавливала его шею, и он поневоле скакал на своих трех лапах за мучителями.

Он прыгал, пытаясь повернуть ко мне морду: где же я? На миг я увидел его черные расширенные от ужаса глаза, и меня словно толкнуло:

— Пацаны! — крикнул я и побежал за ними.

Они остановились.

— Пацаны, — сказал я, — отпустите собаку. Зачем она вам?

— А что дашь? — спросил Колька.

Думать было некогда.

— Вот! — Я протянул потные карточки.

Колька вырвал их у меня и, скинув ремень с шеи Султана, толкнул его ко мне: