Изменить стиль страницы

А я ругаюсь. Ругаюсь и кричу от боли.

И вдруг солнце в окне переворачивается и летит в меня. Или я лечу на него?! И солнце вспыхивает, рассыпается на куски и гаснет.

Когда я опомнился, мать держала меня на руках, а бабка прикладывала к моему лицу мокрое полотенце.

— Убийца! — шепчу. — Султан, Султан!

И кричу.

И плачу.

Никогда не прощу.

Всю жизнь буду помнить нелепую жестокость этого человека.

И сейчас помню.

А ему — что? Живет себе. Ест. Спит. Получает пенсию.

И сейчас живет.

И временами я забываю о своей ненависти и, когда пишу матери, передаю ему привет.

Колючий дым

Весть о победе пришла неожиданно — ночью. Меня разбудили голоса.

Я открыл глаза — комната полна людей!

Можно подумать, что весь дом собрался у нас. Что случилось?

— Победа, сыночек! — сказала мать. — Победа.

Так я и не заснул в эту ночь. Да и как можно заснуть, когда случилось то, чего я ждал так давно. Вернешься ли ты, отец?

Весь день я ждал, когда будет салют. Но его что-то не было и не было.

И мне стало почему-то обидно, что нет салюта. Я ведь так ждал его!

А вечером собрались соседи и решили прибрать наш черный, заросший бурьяном двор.

Мы с бабкой тоже убираем мусор, рвем старую траву, сваливаем все это в огромную кучу.

Сейчас вспыхнет огонь. Затрещит старая, сухая трава. И пламя запляшет и взовьется к звездам.

Я смотрю на слабые струйки огня. Они бегут по стволам сухих трав. Они будто ласкают траву. А потом сожмут в железных тисках и не выпустят, пока трава не сгорит. Как сквозь сон, до меня доносятся разговоры соседей:

— Вот и кончилась, проклятая!

— Дождались!

— Теперь сынок скоро из Берлина вернется.

— Слава те господи! Даровал нам победу!

— Сами взяли!

Дым щиплет глаза. Я тру их.

Знакомый запах. Колючий, колючий дым. Запах полыни. Какой знакомый запах. Полынь… Полынь… Я тру глаза. Колючий дым! Полыневый дым.

И мне кажется, что вся земля окутана бездомным запахом полыни — дымным запахом войны.

И я задыхаюсь в этом дыму. И продираюсь сквозь него, как сквозь густой кустарник. А дым лезет в горло, и нет уже сил бороться с ним.

— Воздуха! Воздуха!

— Дышать! Дышать!

И вдруг — когда уже я не надеялся на спасенье, — вдруг потянуло свежим ветром, и стало легко дышать, и дым растаял, и было необычно легко и весело снова увидеть землю — вечную и прекрасную, живую, и себя живого на ней.

И это была Победа.

Я пишу отцу

Я копался в старых книгах и тетрадях и нашел письмо. Оно было написано химическим карандашом, и буквы уже начинали расплываться. Это было единственное письмо отца. «Родные мои, — писал он, — целую неделю мы в пути. И писать некогда. Как вы там? Страшно волнуюсь. Как Сережа? Говорят, скоро мы пойдем в бой и, правду сказать, мне страшно. И не за себя, а за вас. Как вы там жить будете, если я не вернусь?! Надя, большая просьба, если сумеешь достать, то пришли мне трубочного табаку, а то махра надоела…»

— Мама, — говорю. — Письмо… От папы — письмо…

— Письмо?!

— Да, старое…

— Ах это…

Мать берет письмо и долго смотрит на потрепанный клочок бумаги.

— Да — а… — говорит она и опять смотрит на письмо. — Ты помнишь папу, Сереженька? — спрашивает.

— И помню, и не помню.

— А ты помнишь, как мы его провожали?

— Нет.

— Ты ведь был тогда совсем маленький. Был июль сорок первого года. Жарища плыла… И мы с тобой папу провожали. До леса. Там их полк стоял…

И вдруг мне показалось, что я припоминаю… В лесу было душно, и отец часто утирал пот с лица. Мы шли молча, а потом, когда до места оставалось совсем немного, отец сказал: «Присядем». И мы присели. А мимо нас проходили солдаты, и их тоже провожали. Хоть кто-то, да провожал. Не было без провожатых. Потому что через час этот полк должен был уйти в неизвестном направлении. Вот и мы провожали.

Потом отец поднялся. И мы — тоже. А он стоит. Не уходит. И вдруг упал на землю, вниз лицом, плачет. «Как же вы без меня будете?!» А потом ушел. И все оглядывался, оглядывался…

И с тех пор я его жду и жду, а он все не приходит, и не знаю, придет ли. Но жду. И пишу ему письмо.

Папочка!

Дорогой, милый папочка!

Где ты? Жив ли ты? Ищешь ли ты нас?

А мы ждем тебя. Мы верим, что ты вернешься.

Мы живем хорошо. И сейчас снова — солнце. И лето. И птицы. И дожди — теплые, свежие, ласковые. Только тебя нет. Когда же ты вернешься? Когда придешь?

А после дождя земля черная, влажная, живая. А когда идешь по ней, то остаются следы. И всякий раз после дождя я смотрю, нет ли твоих следов под нашими окнами.

А их нет и нет.

А куда тебе писать — не знаю. И не могу не писать. И вот я пишу. Пишу тебе письмо. А где ты — не знаю. А жив ли ты — не знаю.

Милый папочка, если даже ты инвалид, все равно ты нужен нам. Все равно — приходи. Потому что мы ждем тебя. Потому что всегда будем ждать тебя. И никогда не поверим, что ты мертвый.

Папочка, приходи, пожалуйста! Возвращайся с войны. Я жду тебя.

Твой сынок Сережа.

Я беру письмо. Я делаю из него парус. Я пускаю кораблик.

А река — широкая. Солнце — огромное. А кораблик — маленький. И вместо паруса — письмо.

Я стою на берегу. Дует ветер. И кораблик летит по волнам. Навстречу солнцу.

А огромное солнце — низко. И к нему плывет мой кораблик. А ветер надувает парус. А парус — письмо.

Письмо к тебе, отец.

Я послал письмо отцу шестого августа тысяча девятьсот сорок пятого года. В этот день Америка взорвала первую атомную бомбу…

Эпилог

Я завидую мальчикам, у которых отцы вернулись с войны. Я страшно завидую им. Собственно, это не зависть. Это другое. Чувство, которое я не могу объяснить. В нем и боль утраты, и горечь несбывшейся надежды, и просто — зависть.

Я завидую вам, мальчики. Завидую, что ваши отцы вернулись. Завидую и радуюсь за вас и вместе с вами. Иного и быть не может.

Я жду отца i_007.png

И все же я жду отца. Несмотря ни на что. Несмотря на то, что он погиб. Несмотря на то, что я знаю об этом.

Я жду. Мне двадцать шесть. И у меня сын. А я все жду отца.

Жду и жду!

Временами мне кажется, что он придет. Постучит. Войдет в шинели и сапогах. Громадный и молодой. Такой, как на фото. Скажет: «Здравствуйте. Я вернулся. А вы ждали меня?»

Поймет ли он, что, несмотря ни на что, мы ждали его? Я думаю — да. Он поймет. Он не осудит ни меня, ни мать — никого.

Я жду отца. Для меня он всегда такой, как на фото. Молодой и улыбающийся. Для меня он никогда не состарится.

Для меня война еще не кончилась, потому что мой отец не вернулся, и я его жду. И мне жутко подумать, что мой сын тоже будет ждать меня. И не дождется.

Это не просто боязнь смерти. Это тревога за будущее моего ребенка, тревога за всех сыновей, которые будут ждать отцов.

И снова я жду, жду, жду. И мне кажется, отец ищет меня. И, возможно, мы не раз встречались. Но не узнавали друг друга и проходили мимо.

Недавно я ехал в поезде. На одной станции я вышел из вагона и бесцельно побрел по перрону.

Подошел встречный поезд. Пассажиры хлынули в буфет, разбрелись по станции.

Я увидел высокого пожилого мужчину. Он медленно шел мне навстречу. Он шел так же бесцельно, как и я. А может, он тоже ждал, как и я.

Мы посмотрели друг на друга и прошли мимо. В его взгляде было ожидание. В моем — тоже.

Нелепая мысль — а вдруг это отец?! — толкнула меня, и я оглянулся. Мужчина тоже оглянулся. Глаза наши встретились, мы смутились, отвернулись, и он быстро ушел в свой вагон.