– Что это такое? – страшным голосом закричал Пицун.
– Дочь твоя Татьяна ходит голая, – сказала Настасья, – а ситцу без «Королей» не дают.
– Готовь обед! – упавшим голосом сказал слесарь.
– А деньги откуда? За ситец взяли рубль двадцать, да за «Королей» – два, да за «Трехсотлетие» – полтора. Я своим детям мать! Сын твой Алексей трех лет от роду, срам какой, голозадый бегает!
И запилила.
Случилось так, что заглянул в этот ужасный вечер к Пицуну секретарь месткома. Взглянул и нахмурился.
– Хорошо – сказал секретарь. – Член профсоюза страстные картиночки развесил по стенам? «Трехсотлетие дома Романовых» читает? Хорошая книжечка, товарищ Пицун, нечего сказать! Омещанились, гражданин Пицун.
И стали Пицуна трепать. Вызывали, и допрашивали, и доискивались, выкинуть хотели из союза вон, и только, принимая во внимание чистосердечное раскаяние да принудительный ассортимент, объявили строжайший выговор. А дивных «кооператоров» стали гнать в три шеи.
А теперь, когда Настасья заводит свое: «Юная дочь твоя Шура без рубашки ходит», слесарь энергично машет руками и кричит:
– А ты что – поцелуйных картинок давно не покупала? Пусть ходит! Из «Трехсотлетия» все равно ничего не сошьешь. Не хватает у меня денег на эти «ассортименты». Подожду, пока дивных «кооператоров» не выгонят.
1925
Неликвидная Венера
Братьев Капли, представителей провинциального кооператива «Красный бублик», приняли в бумазейном тресте очень ласково.
Зам в лунном, осыпанном серебряными звездочками жилете был загадочно добродушен.
Он заинтересовался лишь – зачем нужна «Красному бублику» бумазея. Узнав, что и пекаря не согласны ходить нагишом, зам быстро согласился выдать тысячу метров, с тем чтобы мануфактура продавалась братьями по божеской, иначе трестовской, цене.
Взволнованные этим феерическим успехом, Капли быстро помчались в склад.
Там всё уже было приготовлено.
Поближе к выходу лежала столь популярная среди пекарей бумазея (по белому полю зеленые цветы, казенная цена шесть гривен за метр), а рядом с ней пять штук тонкомундирного сукна и семь дюжин прекрасных касторовых шляп.
И сейчас же братья с ужасом заметили, что на всё это добро написан один счет.
Братья слабо пискнули, но сейчас же были оборваны:
– Бумазея без сукна не продается, а шляпы из неликвидного фонда. Впрочем, можете не брать!
Капли не поняли, что такое неликвидный фонд и почему пекаря должны этот фонд на своих головах носить, однако не стали вдумываться. Сзади набегали еще какие‐то кооператоры. Они страстно глядели на бумазею, и было ясно, что они возьмут ее с чем попало, даже если к бумазее будет придано неисчислимое количество Библий в кожаных переплетах.
Братья уплатили по бумажке шестьсот рублей, а за приложения еще четыреста.
Валясь на койку уносившего их из Москвы поезда, старший брат ясно представил себе пекаря в костюме из тонкомундирного сукна, в неликвидной шляпе на засыпанных мукой волосах и закатился горьким смехом.
Младший брат промолчал. Он думал. И оба не спали всю ночь.
К утру младший брат вздрогнул и вымолвил:
– А знаешь, брат, в этом принудительном ассортименте есть что‐то удобное.
– Мне тоже кажется это! – ответил старший. – У нас, например, давно лежат гипсовые Венеры. Эти Венеры какие‐то совершенно неликвидные.
Как видно, старший из династии Каплей тоже думал.
Думали они об одном, потому что младший отпрыск засмеялся и сказал:
– Ничего, мы их сделаем ликвидными!
А потом оба они стали действовать.
Густейшая толпа, приведенная в восторг прибытием белой с зелеными цветами по полю бумазеи, ворочалась в кооперативе «Красный бублик».
Торг шел прекрасно.
Приказчики ежеминутно справлялись с таинственными записями в своих книжечках и бодро орудовали.
– Вам пять метров бумазеи? Саша, – кричал приказчик в кассу, – получи с них за пять метров, одну шляпу мужскую и манометр к паровому котлу системы «Рустон Проктор».
– Кому четырнадцать? Вам четырнадцать? Платите в кассу! За четырнадцать метров по шестьдесят – восемь сорок, две Венеры по рублю, пару шелковых подвязок неликвидных – три пятьдесят и картину «Заседание Государственного совета» – четыре двадцать. Итого – восемнадцать рублей десять копеек‐с! Следующий!
Сначала покупатель фордыбачил.
Он ревел. Он ругался непостижимыми словами. И даже топал ногами.
Но потом смирялся. Уйти было некуда – во всем городке один только «Бублик» имел мануфактуру.
И пока покупатель со злостью кидал свои деньги в кассу, братья сидели за перегородкой и радовались друг на друга.
К вечеру кипучие операции в «Красном бублике» затихли. «Бублик» расторговался вдребезги.
Бумазея, а с ней вся заваль, собравшаяся в кооперативе за два года, исчезла. Распродали всю гадость, которая лежала еще с того времени, когда «Красный бублик» не был «Бубликом», а назывался «Булкой Востока», то есть со времен доисторических.
Кислый одеколон, зацветшие конфеты, остаток календарей за 1923 год и поломанные готовальни, калоши неходовых размеров и вонючие спички – всё было продано, всё шло приложением к бумазее.
Братья оглядели очищенный магазин, прислушались к шелесту денег в кассе и с наслаждением забормотали скороговоркой:
– Принудительный ассортимент!
С улицы неслись божба и зловредная ругань.
Эта история имеет свое окончание.
Через два дня у старшего Капли порвались сапоги, и он пошел к сапожнику.
– Здрасте! – сказал брат.
И сразу осекся.
Сапожник сидел во фраке. Из-под фрака выглядывала новая рубашка из знакомой брату Капли бумазеи – по белому полю зеленые цветы.
Оправившись, дивный кооператор сделал вид, что ничего не заметил.
– Можно на мой сапог заплаточку наложить?
– Можно! – любезно ответил сапожник. – Двенадцать рублей.
– Да что…
Но сапожник пресек дивного брата. Он ткнул себя пальцем в лацкан и строго спросил:
– Это что?
– Фрак! – сказал непонятливый Капля.
– Сортамент это, а не фрак! У вас куплен. С бумазейкой. Бери фрак назад, починю за два рубля. А иначе двенадцать.
– Зачем же мне фрак? – возопил кооперативный гений.
– А мне зачем? – с ехидством спросил сапожник. – Однако я взял!
Уйти Капле было некуда. У него была прекрасная память, и он хорошо помнил, что в эти дни успел одарить всех сапожников небольшого городка ненужными вещами.
И сапожник, пользуясь принципом принудительного ассортимента, одержал над гениальным Каплей страшную победу и взял с него сколько хотел – взял око за око.
1925
Хлебный бес
Конкуренция некоторых агентов по хлебозаготовкам принимает иногда уродливые формы, вплоть до перекапывания дороги, ведущей к конкуренту.
Из газет
Боевые действия между заготконторами, конкурирующими за урожай села Большие Иван Семенычи, начались с того, что первый заготконторщик нанял себе частных агентов – Штруцеля, Шприце и Зануду.
Начало работы прожженной тройки было явным поражением для второго заготконторщика. Штруцель, Шприце и Зануда залегли в пяти верстах впереди заготконторы и скупили все возы с хлебом, выехавшие в тот день из Иван Семенычей.
К вечеру второй заготконторщик тоже нанял агента. Это был маленький человечек по фамилии Гриб. За 2 копейки с пуда Гриб обещался заманить к своему хозяину весь продажный хлеб.
Глупые Штруцель, Шприце и Зануда лежали в засаде на прежнем месте. Умный Гриб выскочил еще на две версты вперед, первым вынесся навстречу ивансеменычевским возам, дал на копейку больше и завернул рожь в свою контору.
Прожженные возмутились, забежали сбоку и набавили.
Иван Семенычи лениво порвали ярлыки Гриба, и торжествующая троица стала увлекать весь транспорт к себе.
Тогда Гриб в самозабвении лег поперек дороги. Вихрь хлебозаготовки и желание все‐таки заработать свои две копейки с пуда потрясли его душу.