— Шуганет нас секретарь из своего кабинета — и всё.

— Чепуха! Мы не проходимцы какие-нибудь, а общественная организация.

— Ладно, пойдем! Попытка — не пытка, а спрос — не беда…

Я поздно вернулся домой. Двери и окна уже были закрыты. Пришлось стучать. Мама, держа керосиновую лампу, открыла мне дверь:

— Где ты пропадал? Час ночи уже!

— Пропадал по очень важному делу, мамочка! — ответил я торжественно. — Мы знаешь какое дело задумали!..

— Ложись спать, — сказала мама. — Вот напишу отцу на фронт, что бегаешь по ночам!

Глава III. Посещаем райком

Утром, как только мама ушла на работу, я надел свой самый лучший костюм и отправился будить Оську.

Подойдя к одноэтажному кирпичному домику, я вспомнил, что Оська до эвакуации спал в угловой комнате, и постучал в крайнее окно. Председатель КВШ не появлялся. Я постучал громче. Опять никакого ответа. Став ногами на выступ в стене и заглянув в окно, я увидел в конце комнаты кровать, а на ней — Оську, закрывшегося с головой одеялом. Громко звать его мне не хотелось: было еще довольно рано, и в доме, как видно, все спали. Поэтому я отворил незапертое окно, перелез через подоконник и подошел к кровати:

— Ося! Ось! Вставай!

Председатель не двинулся. Я нагнулся и потряс его за плечо:

— Оська, слышишь? Довольно спать. Подымайся!

Я затряс было его снова, но тут же отдернул руку. Только теперь я заметил, что «Оська», спавший под одеялом, раза в полтора длиннее нашего председателя. Мне стало не по себе… Я оглянулся, заметил на стуле рядом с кроватью пепельницу и пачку папирос и окончательно убедился, что передо мной не Оська. Еле двигая ослабевшими ногами, я осторожно шагнул к двери, остановился, шагнул еще раз… Поздно! Одеяло зашевелилось, откинулось, я худощавый пожилой человек сел на кровати.

— М-да! Что? — сказал он спросонок, глядя куда-то в угол. Потом медленно всем туловищем повернулся и уставился на меня.

У него были серые усы, густые растрепанные брови и почти лысая голова. Он смотрел на меня так долго, что я наконец собрался с духом и залопотал:

— Простите, товарищ… очень извиняюсь! Я думал, что здесь Ося… Здесь жил такой мальчик Ося, так я думал…

Лицо человека стало краснеть и глаза сделались очень сердитыми. Я ждал, что он закричит, но он сдержался и только негромко пробасил:

— Гм! Однако… Это, знаете ли, безобразие!

На веранде, куда я выскочил не помня себя, стояли Оська и его мама — низенькая полная женщина в кожаном пальто. Роясь в портфеле, она давала какие-то наставления Оське.

— О-о! — протянула она, увидев меня. — Если не ошибаюсь, это Николай. Ну-ка, ну-ка, дай на тебя посмотреть! — Она взяла меня за голову и повернула лицом к свету. — Молодец! Вытянулся, возмужал. Ну, здравствуй. Что ты делал в такую рань у соседа? Как мама? Здорова?

— Здрасте, Анна Федоровна!.. Так… заходил… По делу заходил…

— И загореть даже успел… По какому же это делу? Товарищ, говорят, третьего дня приехал. С нашим же поездом.

— Так… Есть одно дело такое… обыкновенное, знаете, дело…

Я чувствовал, что мелю чепуху. Оська внимательно поглядывал на меня, понимая, что здесь что-то неладно. Наконец Анна Федоровна ушла, попросив передать моей маме, что зайдет к нам сегодня вечером.

Оська провел меня в свою комнату (конечно, он жил теперь не в угловой).

— Ну, выкладывай, что случилось.

Я рассказал свое приключение. Выслушав меня, председатель заложил руки назад и заходил по комнате.

— Неприятно! — сказал он.

— А что?

— А то, что я имел на этого человека виды.

— Виды?

— Ага! Хотел привлечь его к строительству. Он инженер.

— Ну и привлекай себе! Если хочешь, я еще раз извинюсь. Только я не знаю, как ты его привлечешь.

— Вот в том-то и дело, что это вообще очень неприятный тип. Тетя Маша еще настроила его против меня, а тут и ты добавил…

Я спросил, как тетя Маша могла настроить инженера против Оськи и почему инженер неприятный тип.

— Бука он какой-то… Он приехал в тот же день, что и мы, а сюда пришел первым. Ему временно одну нашу комнату дали. Поставил чемодан в коридоре и спрашивает: «Детей нет?» А тетя Маша ему говорит: «Нет. Сейчас тихо. Правда, скоро вернется сестра с сыном. Это, я вам доложу, мальчишка! Круглые сутки в доме дым коромыслом». А мы с мамой тут как тут.

— А он что?

— Ничего. Сердито посмотрел и ушел в свою комнату…

Оська оделся, так же как и я, во все лучшее, и мы отправились в райком.

Было девять часов утра. Пригревало солнце. По мостовой катились грузовики и подводы с кирпичами, досками, рельсами… Здесь разбирали развалины дома, тут штукатурили стену, там рыли новый колодец. К телеграфным столбам, как дятлы к стволам деревьев, прицепились монтеры. По крыше бани ползали рабочие, грохоча молотками по железным листам.

И, шагая по этим весенним улицам, мы с Оськой увидели, что не только ребята, бывшие вчера на собрании, но и многие другие уже знают о нашем строительстве и трудятся во-всю.

Из одного двора выбежал маленький мальчик и засеменил рядом с нами:

— Ося, гляди, сколько гвоздей достал! На!

И, разжав грязный кулак, он протянул четыре гвоздя.

— Молодец! — сказал Оська. — Неси еще.

То и дело мы встречали мальчиков и девочек, вооруженных лопатами и топорами.

— Оська! Ты куда? Мы уже идем на строительство.

— Идите. Я скоро вернусь. Мне нужно поговорить с секретарем райкома.

Оська говорил это таким тоном, словно он раз по десять в день беседовал с секретарем. Ребята останавливались на тротуаре и долго смотрели нам вслед.

Свернув в один из тихих переулков на нашей окраине, мы увидели Андрея. Он стоял, словно вросший в землю, и пристально смотрел на большого щенка, бегавшего по улице шагах в десяти от него.

— Здравствуй! — сказал Оська. — Что ты на него уставился?

— Тш-ш… — прошипел Андрей.

Оська понизил голос:

— Да в чем дело? Это твоя собака?

— В том-то и дело, что нет. Я, понимаешь, уже давно ищу настоящую овчарку. Хочу выдрессировать и послать отцу на фронт. У меня и книжка есть про служебное собаководство, и ошейник, и свисток… А собаку ищу, ищу, и всё дворняги попадаются.

— А эта, думаешь, овчарка? — спросил Оська.

— Да вот в том-то и дело, что очень похожа на овчарку!

Я сказал, что едва ли овчарка будет бегать без присмотра на улице, а если и бегает, то у нее есть хозяин, который, наверное, где-нибудь недалеко. Оська внимательно разглядывал щенка.

— Положим, ты чепуху говоришь, — сказал он медленно. — В военное время не то что собаки, но и дети теряются. А это было бы здорово: выдрессировать — и на фронт!

— Тш-ш… — опять прошипел Андрей, — Ищет что-то.

Мы замолчали и стали наблюдать за щенком. Он повертелся некоторое время на месте, что-то вынюхивая, потом затрусил рысцой прямо по дороге.

— На след напал!

— Ага!

Мы, стараясь не шуметь, пустились за собакой. Пробежав немного прямо, щенок свернул в маленький проулок между деревянными домами. Там расхаживала серая курица. Пес остановился, удовлетворенно повилял хвостом и вдруг бросился на курицу, вытянувшись в стрелу. Та заметалась, отчаянно кудахтая. На крыльцо выскочила хозяйка:

— Пошел, проклятый!

В воздухе мелькнуло пилено. Курица взлетела на крыльцо, а щенок как ни в чем не бывало побежал из проулка и уселся среди дороги отдыхать.

Мы подошли к нему поближе, присели на корточки.

— Понимаете, какой у него нюх! — тихо говорил Андрюша. — По дороге, может быть, час назад прошла курица, а он ее выследил и нашел.

— Д-да. Похоже, что овчарка, — медленно сказал Ося. — Посмотри, как у него уши стоят!

Мы с Андреем кивнули.

Правда, стояло у щенка только одно ухо. Другое висело, так же как и высунутый на сторону язык. Вообще у пса был такой вид, будто он подмигивает нам.

Андрей протянул руку с пальцами, слаженными щепоточкой, и ласково-ласково запел: