от дождей должна была непременно

вздуться. Да и вообще нельзя было

терять ни одного дня.

Под мерное бряцанье колоколь-

чиков якутских лошадей экспедиция

растянулась длинным караваном. Он

состоял из десяти всадников; один-

надцатый (второй вожак-эвенк)

должен был присоединиться к

каравану позже, на реке Витиме.

Снаряжение распределили на вьючные

тридцать четыре лошади, по два

вьюка на каждую. Шесть лошадей

шли порожняком.

Трудности похода начались в

первый же день выступления.

«Непривычные к упряжке

лошади старались сбросить свои

довольно громоздкие вьюки, путались,

забегали за деревья и даже сваливали

вьюки. Конюхи на бодрых лошаденках, обвешанных десятью-пятна-

дцатью колокольчиками, начиная от большого почтового и кончая

игрушечным, кричали, ругались и выходили из себя, чтобы

заставить своих пять-шесть лошадей, привязанных одна к другой,

вытягиваться приблизительно в одну линию. Глядя на эту живую

змеевидную полосу, растянувшуюся по меньшей мере на полверсты,

можно было предвидеть, что трудов будет предстоять много на

нашем тысячеверстном неведомом пути, но что мы выходим с

такими залогами успеха экспедиции, что, наверное, уже не воротимся

в Олекминскую тайгу из-за

истощения провианта», вспоминал

Кропоткин.

Сразу же по выходе с Тихоно-

Задонского прииска попали на

«тунгусскую тропу». Эта тропа повела

караван вдоль пади вниз по реке

Нейгри,

Вот как это описывал Кропоткин:

«В тайге нельзя без вожака

отлучиться в сторону от тропы или от

следа... Отлучки в сторону хоть на

версту были просто невозможны...

Мы шли большею частью тропою; но

тунгусская тропа в большинстве

случаев значит то, что в пятидесяти-ста

саженях одно от другого

надломлено деревцо или на его коре сделана

крошечная затесь. Никто из нас,

русских и бурят, никогда не мог

разглядеть этой тропы. Раза два,

сбившись со следа и подавая понапрасну

ружейные сигналы, забившись

наконец в такую трущобу, откуда

лошадь едва могла выбраться в

целости, седок предоставлял лошади

искать караван, а сам шел сзади,

держась за хвост, — мы уже

спарились с И. С. Поляковым и отставали

вместе: он дожидался меня, когда я

выламывал образец из обнажения.

Я дожидался его, когда он шел,

подкрадываясь к птице...»

Конечно, при таких условиях дело не обходилось без

приключений.

«Казалось бы, — писал Кропоткин, — какая есть возможность

потерять след каравана, состоящею из пятидесяти лошадей? Но

пятьдесят лошадей проходили, приблизительно одна за другою, по

мягким подушкам ягелей; ягели пригибались, а через полчаса все

принимало прежний вид, и не раз случалось, что мы измучивали

себя и лошадей, ездя и ходя по лесу и болоту, отыскивая след; а не

то лошадь завязнет в какой-нибудь канаве, а через полчаса самых

ярых усилий наши соединенные силы все-таки оказываются

недостаточными, чтобы ее вытащить, а когда это наконец удавалось, то

оказывалось, что караван ушел за версту или за две».

В таких случаях путешественники бросали поводья, а сами шли,

держась за хвосты лошадей, и те выводили их к каравану,

согласно сибирской поговорке: «лошадь при своем деле умнее

человека».

Тропа привела к берегу реки Малый Чепко, где росли только

лиственницы и ягель. Караван шел, утопая в нем по колено, вдоль

реки, по ее прямой пади. Очень скоро пропала и «тунгусская

тропа». Кропоткин и его спутники были предоставлены самим себе и

компасу, да еще чутью вожаков-эвенков и якутских лошадей.

Караван шел по глухой, бескрайной тайге.

Местами деревья росли так часто, что приходилось прорубать

дорогу топором. Это было трудно, утомительно и очень замедляло

движение. Кропоткину стало ясно, что пробиться таким образом

через тайгу на протяжении нескольких сот километров невозможно.

Каждый раз, когда экспедиция попадала в такие заросли, он

поворачивал ее по склону пади, с тем чтобы выйти к вершинам гор, на

гольцы, и вел караван по местам, где не было ни лиственниц, ни

кустарника.

Но и в таких местах двигаться было нелегко. Нередко

попадались каменные осыпи, на которых из-под копыт лошадей сыпались

камни, а иной раз вся осыпь вдруг начинала двигаться, и был риск

быть погребенным каменной лавиной.

Другая беда в движении по гольцам — это моховые болота и

топи. На каменных россыпях лошади ранили себе ноги, а были

случаи, что и ломали их. Таких лошадей приходилось

пристреливать. В болотах и трясинах лошади выбивались из сил и падали.

И все-таки по гольцам продвигаться было легче, чем в тайге.

Выручали выносливость и приспособленность к тайге якутской

лошади.

Путешествуя по тайге, степям и горам Сибири, Маньчжурии и

Дальнего Востока, Кропоткин высоко оценил качества якутской

лошади. Он считал, что она незаменима в путешествиях, где нет

дорог и никаких троп, где нельзя иметь проводников. Часто

единственным способом выбраться из трудного положения было

предоставить выбирать направление самой лошади. Впереди нет ничего,

кроме тайги. По компасу можно определить только общее

направление движения. Деревья так часты, что, кажется, нет никакой

возможности пробраться среди этой гущи леса. Между тем якутская

лошадь своим острым глазом пронизывает чащу и точно определя-

ет, где деревья стоят реже, и уверенно идет и проходит между

ними. Бывали случаи, когда лошади, забравшись в чащу, застревали,

казалось, в непроходимых дебрях. Тогда они начинали пятиться

назад, вылезали в более свободные места и уверенно шли дальше.

В пути, когда где-нибудь, даже вдалеке, находилось человеческое

жилье, о котором никто не знал, лошади своим чутьем отыскивали

к нему путь.

На вид якутская лошадь неказиста; у нее голова маленькая

сравнительно с животом, который всегда выпячен, так как она

питается только подножным кормом или сеном и совсем не знает овса

и других сильных кормов. Ее неприхотливость к еде поразительна:

она может есть, когда нет травы, побеги ивы, осоку и болотный

хвощ. Выносливость ее совершенно исключительна. Сильные

морозы, непрерывные дожди, болота в лесах, где ее жалит

бесчисленное количество насекомых, — все она преодолевает с

замечательным терпением и выдержкой. Она негодна только для перевозки

тяжестей, но небольшой вьюк или человека в седле она может

тащить неутомимо на огромное расстояние при самом незавидном

корме и в любую погоду.

Кропоткин привыкал к лошадям, которыми пользовался в своих

экспедициях, всегда заботился и сам ухаживал за ними. В

дневниках и письмах он много раз восхвалял якутскую лошадь, как

ничем не заменимую в путешествии по тайге и горам.

Чтобы попасть на Витим, надо было пересечь много падей

и подняться несколько раз с гольца на голец. И неизвестно, где

приходилось труднее лошадям — в падях или на гольцах. При

спусках с гольцов в узкую глубокую падь нужно было поддерживать

лошадей, так как они то и дело падали или застревали в густой

тайге. При подъемах приходилось тоже трудно: лошади

карабкались, как кошки, сгибаясь и горбясь, держа голову у земли,

цепляясь животами за камни, выбиваясь из сил, задыхались, ранили

ноги.

Это было начало путешествия. Впереди тянулись бесчисленные

гряды новых гольцов, нескончаемые каменные пади, тайга и

болота.