— Уже через неделю, — вздохнула Пайка.

— И кто же этот счастливчик?

— Патрик. Патрик О’Доннел.

— Учитель? Н-да, тут уже ничего не поделаешь. А ведь у нее могли быть такие мужчины… На ней хотел жениться сын богатого торговца древесиной. Джеймс Морган…

В комнату незаметно вошла Аннабель. Она услышала только имя и сердито прошипела:

— Мама, зачем ты рассказываешь Пайке об этом типе?

— Я говорю правду! Аби отказала этому богатому и образованному мужчине, хотя он готов был носить ее на руках…

— Мама, пожалуйста, прекрати мечтать об этом негодяе!

Марианна и Пайка недоуменно уставились на Аннабель. Обычно она никогда не кричала. И никогда не называла людей «негодяями».

— Что ты имеешь против этого господина? И вообще, как ты со мной разговариваешь? Опять перетрудилась? — язвительно поинтересовалась Марианна.

— Если хочешь узнать правду о мистере Моргане, тебе следует наконец преодолеть собственное упрямство и поговорить с Абигайль. Просто невыносимо наблюдать, как ты продолжаешь ее игнорировать. Мне еще повезло, ведь со мной ты хотя бы разговариваешь, несмотря на то что я тебе никогда не могу угодить.

Во взгляде Марианны смешались восхищение и злость. Она пристальнее вгляделась в лицо старшей дочери. Удивилась огню в глазах Аннабель, которого той всегда недоставало. «Ах, если бы я могла любить ее так, как мою Оливию и «золотко»! — От перспективы снова встретиться с Абигайль сердце ее забилось быстрее. — Хоть бы она не спросила меня о Данидине, — молилась Марианна. Пока что я еще не могу говорить об этом! Даже сейчас! Никогда, пока я жива!»

Аннабель прервала ее размышления:

— Мама, ты не могла бы пока обойтись без Пайки? Она нам очень нужна в кухне. Прибыла целая группа путешественников, и они хотят у нас пообедать.

Марианна слабо кивнула и прошептала Пайке:

— Слушай, деточка, я исполню твое желание, но ч-ш-ш! — Она заговорщически прижала палец к губам, а затем обернулась к Аннабель: — Попроси, пожалуйста, Абигайль навестить меня, — словно между прочим произнесла она.

Аннабель с недоумением уставилась на мать.

— Ты хочешь видеть Абигайль?

— Оставаясь такой непримиримой, я никогда не обрету мира перед смертью, — вздохнула Марианна.

Роторуа, май 1900

Уже надвигался вечер, когда Абигайль все-таки предприняла попытку переступить через себя. Для начала нужно было оправиться от испуга. Мать хочет видеть ее. Наконец-то! И, несмотря на это, молодая женщина нерешительно топталась под дверью. Когда она задавалась вопросом, что ее там ожидает, у нее от страха перехватывало дыхание. Внезапно перед внутренним взором возник тот страшный день — так ярко, словно это было вчера. Мать выгнала ее из дома, будто шелудивую дворняжку. Может, именно Марианна виновата в том, что ее дочь пошла по кривой дорожке? Может, это мать толкнула ее в объятия Джеймса Моргана? При мысли о нем Абигайль стало дурно. Как часто она представляла момент, когда у нее появится возможность простить мать! И вот это случилось, но Абигайль вдруг поняла, что не готова пойти на примирение. Она просто не могла войти в комнату и притвориться, что годы жизни вдали от дома были сахаром. Ей очень хотелось сказать Марианне, что она стала той самой падшей женщиной, которую мать всегда в ней видела.

Абигайль почувствовала слабость. Перед глазами снова встала картинка: Марианна бьет шарманкой по стене. Один раз, другой, третий…

Абигайль едва успела выбежать на улицу, и ее стошнило рядом с булькающей ямой, наполненной грязью. Женщина устало опустилась на садовую скамейку. Внутренний голос советовал ей простить Марианну и окончательно похоронить прошлое. Но в голове стучали три слова: «Я не могу! Я не могу!» Что, если их встреча станет сплошным разочарованием? Что, если мать не попросит у нее прощения, а просто в очередной раз попытается вмешаться в ее жизнь? Что, если Марианна, прослышав о том, что она выходит замуж, начнет отговаривать ее от брака с «учителем», как она всегда с презрением называла Патрика О’Доннела?

Рассуждая таким образом, Абигайль решила все же не ходить к матери до свадьбы. Может быть, потом, когда у них с Патриком все наладится. А до тех пор она будет заниматься приготовлениями к свадьбе. Нет, мама подождет. Слишком велика вероятность того, что Марианна испортит ей свадьбу.

В прихожей она встретила Аннабель, которая выжидающе смотрела на нее.

— Ну, как все прошло с мамой? Расскажи! — нетерпеливо потребовала сестра.

— Я не могу. Сначала я хочу выйти замуж. И только потом загляну к ней. Кто знает, действительно ли она хочет попросить прощения, — вздохнула Абигайль.

Аннабель обняла ее.

— Как я тебя понимаю, — попыталась она утешить сестру. — Иногда мама ведет себя совершенно бестактно и непредсказуемо. Скорее всего, она уже забыла, что это она выставила тебя из дома, а не ты сбежала в театр, как она рассказывала раньше нашим соседям.

— Значит, ты не осуждаешь мое решение?

— Конечно нет, малышка. Сначала спокойно выйди замуж, не дав ей возможности оскорбить твой выбор. Хотя ей все равно не удастся этого сделать.

— Аннабель, я когда-нибудь говорила, что люблю тебя?

— Раньше довольно часто, в последнее время — реже.

— Я так счастлива, что могу жить рядом с тобой и наконец-то сменю фамилию!

— Да, миссис О’Доннел!

— И особенно, что меня больше никто не будет называть «мисс». Таким настороженным тоном: «Неужели у этой леди нет мужа?» — Она рассмеялась, но тут же снова посерьезнела. — То, что ты все эти годы жила под одной крышей с матерью и не сломалась, для меня просто чудо! Скажи честно, разве не ужасно осознавать, что не можешь угодить ей, как ни старайся?

Аннабель вздохнула.

— Я уже привыкла. В конце концов, ничего другого я не знаю. Кроме того, со мной рядом Гордон, который защищает меня, как раньше всегда делал отец.

Стоило Аннабель упомянуть отца, как обе сестры одновременно расплакались.

— Он был чудесным человеком, — всхлипывала Аннабель.

— И, несмотря на это, я всегда задавалась вопросом, почему мама вышла за него. Именно она, которая так старалась найти нам хорошую партию, — задумчиво произнесла Абигайль.

— Он боготворил ее. — Аннабель примирительно улыбнулась.

— И она его тоже? — с сомнением в голосе произнесла Абигайль.

Аннабель пожала плечами. Казалось, в мыслях она была уже далеко.

— Как думаешь, она расскажет нам когда-нибудь о той статье, которую ты нашла, и что все это значит?

— Я никогда не спрошу ее об этом, — упрямо заявила Абигайль. — Пусть унесет свою проклятую тайну в могилу.

Окленд, май 1900

Алан Гамильтон с каменным лицом ходил взад-вперед по большому салону, ужасно ругаясь себе под нос. Он все еще никак не мог поверить в то, что ему только что рассказал судья Делмор, с которым он повстречался на улице. Будто бы Дункан встал на сторону истцов в этой истории с маори. Судья говорил о Дункане с уважением. Назвал его «осмотрительным молодым человеком». «Да он просто наивный глупец!» — в ярости думал Алан, сжимая кулаки. Нет, он по-прежнему не хотел в это верить. Никогда еще Гамильтоны не трусили перед лицом врага. А теперь позорная капитуляция, хотя настоящее сражение еще не началось. Такое Алан Гамильтон мог назвать только одним словом: предательство!

— Отец, нам нужно поговорить, — вежливо произнес Дункан, нерешительно входя в салон.

— Да, милый мой. До меня дошли неслыханные вещи. Будто бы ты, мой сын, швырнул наш лес в пасть туземцам! Надеюсь, ты сможешь опровергнуть эти ужасные обвинения!

— Не наш лес, отец, это лишь небольшой кусочек леса, принадлежащий маори, и никому в пасть я его не швырял. Я просто восстановил совершенную несправедливость.

— Совершенную несправедливость? — ухмыльнулся Алан Гамильтон. — Что за чушь ты несешь? То есть ты при всех признал, что твой дед напоил маори и тем самым сделал их более уступчивыми? Ты совсем спятил? Как ты думаешь, сколько торговцев древесиной в те времена пользовались такими уловками? Я не знаю никого, кто не делал бы подобных вещей. Но именно мой сын вдруг выступает защитником оскорбленных маори! Ты знаешь, как я называю такое? Предательство! — крикнул Алан, срывая голос.