(При необходимости это тоже будет доказательством вины Иоава.)И взяли они Авессалома, и бросили его в глубокую яму в лесу, и навалили над ним огромную кучу камней; войско же Авессалома разбежалось каждый к себе домой. Царь Давид, ожидавший у городских ворот, узнал от гонца, что ГОсподь отомстил за него всем, кто восстал против царя, и что юный Авессалом мертв; тогда Давид поднялся в комнату над воротами, и плакал, и метался, причитая: «Сын мой Авессалом! Сын мой, сын мой Авессалом! БОг свидетель, я хотел бы умереть вместо тебя, о, Авессалом, сын мой, сын мой!»
(Похоже, он и впрямь испытывал боль. Причитания Давида звучат правдоподобно, скорбь кажется неподдельной, хотя выражается она почти так же, как тогда, когда погибли Саул и Ионафан, Авенир, сын Нира, и остальные, мешавшие избраннику ГОспода на его пути и поэтому устраненные.)Ванея, сын Иодая, зашел так далеко в своей милости, что велел отнести меня на носилках в дом № 54 по переулку Царицы Савской. И мне казалось, что ничего более милого не видели мои глаза, чем этот кривой домишко с облупившимися стенами и покосившейся крышей, за который я платил в царскую казну немалые деньги.
Дома ждали меня моя наложница Лилит, которая вернулась домой раньше меня, сыновья мои Шем и Шелеф и Хулда, их мать; лишь только Эсфирь, любимая моя жена, не стояла в дверях и не встречала меня.
Я спросил о ней, и меня провели к ее постели. Она лежала и улыбалась мне, но как сдала она за время моего отсутствия! Одеяло едва возвышалось над постелью, так сильно она исхудала.
— Ах, Эсфирь, — сказал я, — мне не следовало оставлять тебя одну.
Она погладила меня по руке.
— Я немедленно пойду в скинию, — сказал я, — и принесу в жертву самого красивого и жирного барана, а потом куплю у левитов снадобья и мази, которые наверняка тебе помогут.
Она подала знак оставить нас, а мне — сесть возле нее, и спросила:
— Ну, как? Рассказывай.
Я изобразил все так, словно это было занимательное приключение: храм в Беф-Сане с его хитрыми священниками; фрикадельки, которые обернулись такой бедой для Фамари, дочери Давида; сделка, которую предлагал мне Иоглия, сын Ахитофела, и замечательная находка, которую я сделал в его сарае с инструментами. Но о суде над Иоавом, который задумал Ванея, сын Иодая, и о роли, которая отведена мне, я не рассказывал. Эсфирь, любимая моя жена, слушала меня, и в ее глаза вернулась частица того света, который когда-то горел в них. В сердце моем затеплилась надежда, что она выздоровеет, и я сказал ей об этом.
— Ты и вправду так думаешь? — вдруг спросила она тоненьким, почти детским голосом.
Таким голосом она говорила, когда мы были еще совсем молоды и верили, что ГОсподь дарует нам какое-то великое чудо.
— Это правда? — переспросила она.
— Конечно, — ответил я.
Она хотела засмеяться счастливо, как когда-то, но из груди ее вырвался лишь хрип. Лицо Эсфири исказил страх; она вцепилась в мою руку.
— Эсфирь! — крикнул я.
Она задыхалась. Голова ее клонилась набок, казалось, Эсфирь теряет сознание. Я нащупал ее пульс; сердце отчаянно билось.
— Воздуху! — прохрипела она.
Я распахнул окно, боясь вынести Эсфирь на крышу. Шема и Шелефа я послал к лекарю-левиту, о котором говорили как о непревзойденном знатоке человеческого тела.
— Поторопите его, — велел я сыновьям. — Я заплачу столько, сколько он потребует, серебром.
И я стал ждать возле Эсфири, чья любовь ко мне была глубже самого глубокого колодца; я отирал ей пот со лба и губы, беспомощно наблюдал, как она обручается с ангелом тьмы.
Пришел левит, маленький неопрятный человечек, который сначала осмотрелся в доме, словно оценивая, чего стоит обстановка. Затем он проверил, как реагируют зрачки у больной, и прижал свое толстое ухо к ее изнуренной груди.
— У нее вода в легких, — промолвил он наконец.
— Ты можешь ей помочь?
— Ей нужен воздух.
— Она будет жить?
— Нужно осторожно вынести ее на воздух, посадить и подложить под спину подушки.
— Она будет жить? — повторил я.
— Молись ГОсподу, — произнес он в ответ, — молись усердно.
О, ГОсподи, БОже мой, во свет облаченный, простирающий небо, словно ковер, ты ездишь на облаках, словно на колеснице, ты ступаешь на крыльях ветра.
Обрати ухо твое к рабу твоему, склонившемуся пред тобою до самой земли.
Сердце мое охвачено тревогой, смертный ужас обуял меня.
О, ГОсподи, не укрывайся от мольбы раба твоего, просящего тебя о капле вечной твоей милости — облегчить муки рабы твоей, чья любовь ко мне глубже самого глубокого колодца; помоги ей пережить эту ночь.
Ты велик, о ГОсподи, и велики дела твои; ты творишь чудеса, так сотвори и это чудо, для которого хватило бы движенья пальца твоего.
Я же буду стараться не нагрешить языком своим; я замкну уста мои, пока нечестивый предо мной.
В глухом молчании стоял я, не произнося ни звука; но тревога во мне росла.
Сердце в груди моей стало горячим, и воспламенилось оно.
Поэтому хочу я обратиться к нему, ибо угрожают ему нечестивые, и предостеречь его, чтобы бежал он их прежде, чем будут они его судить; так хочу я очиститься в глазах ГОспода, и поступить праведно, и расстроить дело врагов моих.
Чего мне ждать, ГОсподи? Я уповаю на тебя.
Услышь молитву мою, ГОсподи, и внемли крику моему; не молчи, видя слезы мои; ибо я всего лишь странник на этой земле, всего лишь прохожий, как и все мои праотцы.
Пощади же огонек, что дорог сердцу моему, который сейчас лишь жалко трепещет, дай ему снова разгореться; пощади меня, чтобы мог я укрепиться, прежде чем отойду в мир иной и не будет меня.
Когда забрезжила утренняя заря, Эсфирь, жена моя, задышала легче, сердце ее забилось медленнее, ровнее, и она заснула. Я пал на землю пред БОгом и благодарил его; я отсчитал левиту пять шекелей серебром за его помощь, за мази, которые втирал он в грудь Эсфири, и за капли, которыми он ее поил. Затем выпил теплого молока и собрался в путь; выйдя из города через южные ворота, я направился к дому из разномастных кирпичей, в котором томился Иоав. Во мне спорили два голоса: один говорил, что я должен предупредить Иоава, чтобы скрылся он прежде суда. Другой возражал: разве он не такой же преступник, как и ему подобные? Кроме того, я боялся стражи перед домом Иоава и гнева Ванеи. Но голос, напоминающий мне о моем обете и великой милости ГОспода, оказался сильнее.
Приблизившись к дому Иоава, я застал там беготню и суету. Меня схватил один из людей Ванеи, сына Иодая, и требовал сказать, кто я таков и чего мне здесь надобно. Я отвечал, что приехал с друзьями в Иерусалим издалека, а вчера отправились мы в обратный путь, каждый в свой город, и завернули мы в придорожную харчевню, чтобы выпить на прощанье. Одна чаша следовала за другой, мы пели песни, веселились, а утром я очнулся в канаве на окраине города, один-одинешенек, и это был печальнейший момент в моей жизни, ибо я имею хорошую репутацию, я солидный человек и добрый семьянин, исправно плачу налоги и подати. На что человек Ванеи посоветовал мне убираться отсюда ко всем чертям; и я поспешно этому совету последовал. Тем временем у южных ворот собралась толпа людей, которая возбужденно гудела; говорили, что Иоав сбежал из дома, кто-то видел, что он направился к скинии, которую соорудил царь Давид. Тут же заключались пари, доберется ли Иоав туда или же люди Ванеи схватят его по дороге.
Я же возблагодарил ГОспода, милостиво принявшего мой обет, отозвавшего ангела тьмы и так направившего ход дальнейших событий, что это избавило меня от новых осложнений.