У поворота все четверо остановились и оглянулись. Минэко приложила руку козырьком ко лбу. Через какую-то минуту Сансиро догнал их, и все в полном молчании двинулись дальше. Спустя несколько мгновений Минэко сказала:

— Я понимаю, Нономия-сан, почему вы так говорите — вы ведь физик.

Они, видимо, продолжали тот самый разговор.

— Да нет, то, что я физик, здесь ни при чём. Чтобы летать по-настоящему высоко, нужно создать пригодный для этого летательный аппарат. А тут прежде всего необходима голова. Верно?

— Но кто не собирается летать очень высоко, пожалуй, обойдётся тем, что есть.

— Так ведь погибнуть можно!

— Разумеется, всего безопаснее на земле. Только скучно так думать.

Нономия, смеясь, повернулся к Хироте:

— Сколько поэтесс среди женщин!

— Зато среди мужчин, к несчастью, истинных поэтов нет, — сказал Хирота. Ответ был неожиданным. Нономия промолчал. А Ёсико с Минэко заговорили о чём-то своём. Сансиро наконец представилась возможность задать вопрос.

— О чём это вы сейчас речь вели?

— Да о летательных аппаратах, — небрежно ответил Нономия. Для Сансиро это прозвучало, как концовка юмористического рассказа.

В это время они подошли к месту, где было очень много народу, и разговор сам собой прекратился. У статуи богини милосердия, касаясь лбом земли, стоял на коленях нищий. Он громко, ни на минуту не умолкая, просил милостыню. Лоб его был белым от песка, это бросалось в глаза, когда время от времени нищий поднимал голову. Никто не обращал на него внимания. Прошли мимо и Сансиро со спутниками. Но не успели они пройти и нескольких шагов, как Хирота вдруг обернулся к Сансиро:

— Вы подали ему что-нибудь?

— Нет, — ответил Сансиро и оглянулся. Нищий по-прежнему громко взывал о милости, поднимая ко лбу сложенные вместе руки.

— Почему-то не хочется подавать, — быстро вставила Ёсико.

— Почему же? — спросил Нономия. Спросил без тени укоризны. Лицо его при этом выражало равнодушие.

— Нельзя быть таким назойливым, — пояснила Минэко. — Это только раздражает. Потому никто ему и не подаёт.

— Нет, дело в том, что место он неподходящее выбрал, — сказал Хирота. — Слишком людное. В горах ему каждый подал бы.

— Но там редко кто ходит. Он мог бы зря прождать целый день, — рассмеялся Нономия.

Слушая эти критические замечания в адрес нищего, Сансиро чувствовал, как рушатся нравственные принципы, которые он привык свято блюсти. Но ведь и сам он не подал нищему ни сэна. Более того. Он ощутил неприязнь к нему. И сейчас, справедливости ради, не мог не признать, что четверо его спутников честнее, нежели он. И ещё понял, что они, коренные жители города, лишены предрассудков и именно поэтому искренни.

Народу становилось все больше. Спустя некоторое время они увидели девочку лет семи. Плача, она металась из стороны в сторону и звала: «Бабушка, бабушка!» Никто, казалось, не остался равнодушен. Некоторые даже останавливались, приговаривая: «Бедняжка!» Но никому даже в голову не пришло помочь ребёнку. А девочка, привлекая к себе всеобщее внимание и вызывая сочувствие, продолжала плакать. Поистине удивительно!

— Это тоже потому, что место неподходящее? — спросил Нономия, провожая девочку взглядом.

— Все знают, что полицейский сейчас примет меры, и никто не хочет брать на себя ответственность, — пояснил Хирота.

— Если она подойдёт ко мне, я отведу её к полицейскому посту, — сказала Ёсико.

— Тогда догони её и отведи, — заметил ей брат.

— Догонять не стану.

— Почему?

— Почему? Здесь и без меня полно людей. Пусть отведут.

— Опять, значит, уходишь от ответственности? — сказал Хирота.

— Опять, значит, место неподходящее, — в тон ему произнёс Нономия, и оба засмеялись. Когда они поднялись на Дангодзака, перед полицейским постом уже собралась толпа. Девочку наконец-то передали полицейскому.

Сверху им была видна спускавшаяся по склону дорога. Постепенно сужаясь, она делала поворот, напоминавший слегка изогнутое остриё клинка. Какое-то двухэтажное строение с её правой стороны наполовину заслоняло поэтому фасад находившегося напротив него балагана, за ними виднелось множество высоких шестов с укреплёнными на них полотнищами. Дорога, забитая толпой, походила на ущелье. Люди, шедшие вниз, казалось, внезапно проваливались в это ущелье, они смешивались с тащившимися вверх, так что тот участок дороги, который приходился на самое дно ущелья, буквально кишел людьми и словно бы находился в непрерывном причудливо беспорядочном движении. Если долго смотреть — уставали глаза.

— Что за ужас, — произнёс Хирота с таким видом, словно сию минуту готов был уйти домой. Остальные, слегка его подталкивая, стали спускаться вниз, в ущелье. Где-то в середине, там, где дорога начинала постепенно уходить куда-то в сторону, стояли довольно просторные, высокие, крытые камышом балаганы, они словно бы сдавливали небо, и оно казалось удивительно узким. Истошным голосом кричали зазывалы.

— Таким голосом могут кричать цветочные куклы, а не люди, — заметил Хирота.

Голоса зазывал были в самом деле неестественными.

В балагане по левую сторону, куда они вошли, находились куклы, изображавшие сцену кровной мести братьев Сога[40]. Все — и Горо, и Дзюро, и Ёритомо[41] были в одеждах из хризантем разных оттенков. Лица, руки и ноги были искусно вырезаны из дерева. В другой сцене кукла представляла девушку, корчившуюся в судорогах, на которую падали снежинки. Её кимоно тоже было сделано из Цветов и листьев хризантем, с таким искусством плотно и ровно сплетённых друг с другом, что казалось — это не цветы, а настоящая ткань.

Ёсико с интересом всё разглядывала. Хирота и Нономия вели нескончаемую беседу. В тот момент, когда они обсуждали способы выращивания хризантем или ещё что-то в этом роде, Сансиро был оттеснён от них другими посетителями и оказался несколько позади. Минэко давно ушла вперёд. Посетители в большинстве своём были жителями торговых кварталов. Лишь очень немногие с виду казались людьми образованными. Минэко оглянулась и, вытянув шею, поискала глазами Нономию. Тот, просунув руку, под бамбуковый барьер, показывал на хризантемы и что-то с жаром объяснял Хироте. Минэко отвернулась и, подталкиваемая посетителями, быстро пошла к выходу. Расталкивая толпу, Сансиро бросился за девушкой. Наконец он поравнялся с нею.

— Сатоми-сан!

Держась рукой за бамбуковую загородку, Минэко слегка повернула голову и молча взглянула на Сансиро. За загородкой был изображён водопад Ёронотаки[42]. У водопада сидел на корточках какой-то круглолицый малый с топориком за поясом и тыквой-горлянкой в руках. Но Сансиро ничего этого не видел, он смотрел на Минэко.

— Что-нибудь случилось с вами? — вырвалось у него.

Минэко по-прежнему не отвечала. Её чёрные глаза с затаённой грустью смотрели на Сансиро. В этом взгляде Сансиро уловил какое-то особое выражение. В нём сквозила усталость души, упадок сил, жалоба, близкая к страданию. И Сансиро забыл, что ждёт ответа Минэко, забыл обо всём на свете.

— Уйдёмте отсюда, — попросила Минэко.

Следя за тем, как устало опускает девушка веки, Сансиро всё больше проникался мыслью, что должен увести её отсюда. Когда же решение это созрело, девушка вдруг резко повернулась и пошла к выходу. Сансиро последовал за нею.

Выйдя наружу, они оказались рядом, и Минэко потупилась, поднеся руку ко лбу. Вокруг бурлил людской поток. Сансиро наклонился к девушке:

— Что-нибудь случились?

Минэко стала пробираться сквозь толпу в сторону Янака. Но, пройдя с полквартала, остановилась.

— Где мы находимся?

— Отсюда можно выйти к Тэннодзи, в Янака. А если домой, то надо повернуть в противоположную сторону.

— Так… Мне что-то нездоровится.

Сансиро стоял в раздумье, мучимый собственной беспомощностью.