Второй мир — это замшелое кирпичное здание. Просторный читальный зал, такой большой, что лица людей в противоположном его конце едва можно различить. Книги чуть не до самого потолка, так что без лестницы их не достанешь. Они потемнели от прикосновения множества рук, множества пальцев, но сверкают золотым тиснением. Некоторым из них по двести лет. Овечья кожа, воловья кожа, толстый слой пыли, драгоценной пыли, скопившейся за два-три десятка лет. В ней спокойствие всех времён.
В этом мире почти все носят неопрятные усы. Ходят либо задумчиво глядя вверх, либо сосредоточенно под ноги. Одеваются тоже неряшливо. Живут бедно. И в то же время беспечно. Окружённые шумом и суетой, они дышат воздухом мира и покоя, ничуть не заботясь о том, что думают о них другие. Они несчастны, поскольку не знают реальной жизни, и в то же время счастливы, потому что не ведают земных мук. В их число входит Хирота-сэнсэй. И Нономия-кун тоже. Сансиро уже близок к пониманию этого мира. Он волен его покинуть. Но жаль. Стольких трудов стоило постичь его сущность и очарование!
Третий мир искрится и сверкает, он полон живой прелести, как раскованная весна. Яркий электрический свет. Серебряные ложки. Радостные возгласы. Шутки. Пенящееся шампанское. И, наконец, женщины. Прекрасные женщины. Он дважды видел одну из них. С другой ему даже случилось разговаривать. Он манит к себе, этот мир. Он — как молния: кажется, будто совсем близко, а на самом деле очень далеко. Сансиро с любопытством присматривался. Он должен, казалось ему, занять там своё место и даже стать главным героем в каком-нибудь его уголке. Для этого у него есть все данные. И всё же этот мир, в который Сансиро надеялся войти с такой лёгкостью, пока закрыт для него. Удивительное и поистине любопытное обстоятельство!
Лёжа в постели, Сансиро поставил все три мира в ряд для сравнения, затем мысленно слил их воедино и пришёл к выводу, что самое, лучшее для него — привезти в Токио мать, жениться на красивой девушке и посвятить себя наукам.
Вывод был самым банальным, но Сансиро пришёл к нему путём долгих размышлений и именно с этой точки зрения его оценил.
Правда, представителем третьего, такого необъятного мира Сансиро избрал для себя всего лишь жену. А сколько на свете красивых женщин! Если, пользуясь языком Хироты, подумал Сансиро, «перевести», точнее, персонифицировать, женскую красоту, она окажется чрезвычайно разнообразной. А коль скоро возможно её персонифицировать, необходимо почаще общаться с красивыми женщинами, чтобы расширить границы нравственного влияния персонификации и довести до совершенства собственную индивидуальность. Вот и выходит, что удовольствоваться женой значит, пожалуй, остановиться в своём развитии.
Тут логические построения Сансиро были несколько нарушены пришедшей ему в голову мыслью: «Я, кажется, заразился от Хироты-сан». Ведь Сансиро ещё не постигло столь острое разочарование.
Лекции на следующий день были, как всегда, скучны, однако сама атмосфера, царившая в аудитории, тоже, как всегда, уводила далеко от мирской суеты, и времени с утра до трёх часов дня оказалось вполне достаточно, чтобы вернуть Сансиро в лоно второго мира. Мимо полицейского участка Оивакэ он шёл с видом великого учёного. И вдруг встретил Ёдзиро.
— Ха-ха-ха, — расхохотался тот. От величия Сансиро не осталось и следа. Даже полицейский в будке едва заметно улыбнулся.
— Ты что? — спросил Сансиро.
— Да так, ничего. Только, знаешь, ходил бы ты по-человечески. А то напустил на себя эдакую «романтическую иронию».
Сансиро не очень понимал смысл этого европейского выражения. И, не зная, что сказать, спросил совсем о другом!
— Нашёл квартиру?
— С этим сообщением я как раз и заходил к тебе только что. Завтра наконец-то переселяемся. Приходи помочь.
— Куда?
— Нисикатамати, десять — три. Пойдёшь туда к девяти часам, наведёшь порядок и дождёшься меня. Я приду позже. Ладно? Так к девяти, не забудь. Ну, пока!
Ёдзиро поспешил дальше. А Сансиро заторопился домой. Вечером он пошёл в университетскую библиотеку — справиться относительно «романтической иронии». В словаре было сказано, что этот термин ввёл в обиход немец Шлегель[35]. А смысл его был таков: истинному гению положено весь день бродить без дела и без цели. Сансиро успокоился, вернулся домой и лёг спать.
Следующий день был праздничным по случаю дня рождения императора, и занятия в университете отменялись. Однако Сансиро, помня уговор с товарищем, встал, как обычно, и отправился на Нисикатамати, 10. Это оказался старый дом в самом центре очень узкой улочки.
Прихожая была устроена по-европейски. Слева от неё, по коридору, находилась гостиная. За нею шла столовая, напротив столовой — кухня. Рядом с кухней была комната для прислуги. На втором этаже тоже были комнаты, но определить их расположение и размер было трудно.
В наведении порядка, как просил его Ёдзиро, Сансиро не видел особой необходимости. Нельзя сказать, что всё здесь сверкало чистотой, но ничего лишнего не было — разве что татами да прогнившие деревянные перегородки, которые нужно было выбросить. Размышляя, Сансиро открыл ставни, сел на веранде и стал разглядывать сад.
Там рос мирт. Он уходил своими корнями в соседний сад и склонился ветвями над самой изгородью, словно стремясь вторгнуться на чужую территорию. Была ещё сакура по эту сторону изгороди, но её ветви раскинулись так широко, что едва не задевали телефонные провода на улице. Единственный розовый куст стоял совсем без цветов — видимо, это были зимние розы и ещё не наступила; пора цветения. Словом, сад имел какой-то жалкий вид, хотя на самоё землю, ухоженную, без бугров, приятно было смотреть. Сад, наверно, специально был так устроен, чтобы любоваться землёй.
В колледже неподалёку прозвенел звонок: там началась церемония в честь дня рождения императора. Наверно, уже девять, подумал Сансиро и решил, что нехорошо сидеть без дела. Может быть, подмести опавшие листья сакуры? Тут он вспомнил, что нет метлы, и снова сел. Буквально через две минуты открылась калитка, и в саду появилась та самая девушка, которую он видел однажды у пруда.
Площадь сада, имеющего форму правильного четырёхугольника, не достигала и десяти цубо[36]. С двух сторон тянулась живая изгородь. Едва завидев девушку в этом тесном пространстве, Сансиро подумал, что цветами надо любоваться в вазе.
Сансиро спустился с веранды, а девушка отошла от калитки.
— Извините, я… — проговорила девушка. Она поклонилась, но головы не опустила, продолжая смотреть на Сансиро, отчего шея её показалась Сансиро чересчур длинной, и он физически ощутил отражение её глаз в своих.
Как-то на днях преподаватель эстетики показал Сансиро картину Грёза, заметив при этом, что лица всех женщин, написанных этим художником, исполнены чувственности. Никаким другим словом нельзя было бы определить взгляд девушки в этот момент. Он манил к себе, этот взгляд. Говорил о чём-то пленительном. Он, несомненно, пробуждал плоть, но сквозь плоть проникал в самую душу. Он вызывал скорее мучительное, чем сладостное чувство. В нём не было и намёка на кокетство. Напротив, какая-то серьёзность, почти суровость. И не ответить на такой взгляд было невозможно. При этом чисто внешнего сходства у девушки с картиной Грёза не было. У той, на картине, глаза были чуть ли не вполовину больше.
— Я хотела спросить… сюда ли переезжает Хирота-сан?
— Да, сюда.
По сравнению с голосом и тоном девушки ответ Сансиро мог показаться грубым. Он сам это чувствовал. Но так уж у него получилось.
— Скажите, пожалуйста, он уже здесь? — спросила девушка удивительно ясным голосом.
— Нет ещё. Но должен вот-вот приехать.
Девушка стояла в нерешительности, держа в руках большую корзину. Сансиро и на этот раз не смог бы сказать, в каком она была кимоно. Он заметил лишь, что сегодня оно но сверкало. Рисунок на сжатой ткани казался очень неопределённым и нечётким.