Чего бы ему ни хотелось.

Всего два дня назад Революционный комитет собрался на совещание, куда не явился один только Хикеракли, и лишь позже стало ясно, что по веским причинам. Тогда же это показалось нелепостью.

В Петерберг прибыл личный посланник от Хтоя Глотки. Он привёз толстую стопку листов с именами, забранную из разорённого штаба росской Оборонительной Армии.

Равнинные братья победили.

Бася почему-то решил тогда лишний раз не красоваться, но Плеть помнил о лекарствах, исцеливших отца Хтоя Глотки, и сознавал: не случись того подарка, в казармах не сидел бы теперь посланник с Равнины. Но тавры знают благодарность — а вернее, знают, как выверить удар, чтобы отдача оказалась равной по силе. Каждый подарок требует ответного.

Революционный Комитет так до конца и не понял, что Бася для него сделал.

— …Рядовой Вуев, Петюний Вратович. Генерал Вуй, Трифон Гарьевич. Рядовой Вукный, Гидеон Никольевич. Рядовой Вульев, Гриша Сандриевич. Подпоручик Вульф, Тимофей Карлович. Рядовой Вурлеев, Дмитрий Климович. Ефрейтор Вывозельских, Зинаид Венианович. Рядовой Вырываев, Гаврила Ригорьевич. Капитан Вьюжин, Виктор Викторович. Ефрейтор Вьющин, Лен Ладович. Рядовой Вюлье, Луи Доминикович. Рядовой Вярский, Даниил Тарьевич…

Резервную Армию нужно было любой ценой спровоцировать на штурм. Когда Плеть отделял тело графа Тепловодищева от головы, он не чувствовал в себе ни доблести, ни твёрдости. Это была мясницкая работа. Почему ему прежде казалось, что в мясе может скрываться некая святость? Просто он не догадывался отделить перерезанное горло от прекращения жизни.

Это не было приятно, и Плеть ничего не понимал в провокациях. Он предпочёл бы честный бой, он предпочёл бы выйти из города наружу, начать наступление самим.

Но не использовать преимущества глупо, и потому он шагнул в сторону, позволив другим писать сценарий сегодняшнего дня.

Как спровоцировать тех, кто видел уже голову одного из своих правителей? Падающие из больших динамиков имена и фамилии погибших на Южной Равнине тревожили солдат Резервной Армии. У многих были там родственники, друзья.

У многих прежде не было и мысли о том, что армия способна погибнуть.

Сведения о разгроме Оборонительной Армии и о наступлении Армии Резервной пришли в один день, в один час, и это не могло быть совпадением. Совпадений не бывает; весь мир перевязан тонкими, но зримыми нитями, золотыми летом и стеклянными по зиме. Выходит, началось время войн.

Но армии всего три, а после схватки в Петерберге, продлись она хоть день, хоть годы, останется лишь одна.

С кем же они тогда будут воевать?

Даже прежде, ещё при погонах, солдаты не любили промеж себя называть генерала Каменнопольского по чину, предпочитая титул. Барон. Прежде, при погонах, солдаты скрывали своё к нему презрение — презрение к честолюбию, к возбудимости, к хорошим манерам и хорошей библиотеке. Теперь нужда скрывать ушла. Плеть его не жалел.

Но называл генералом.

Они проводили вместе больше времени, чем Бася с генералом Стошевым, Мальвин с генералом Скворцовым, а Твирин — с генералом Йорбом. Плеть сумел подробно рассмотреть, как сперва генералу Каменнопольскому было обидно и страшно, но потом он от этого устал. Он примирился.

Он больше не прятался за укрытием, а стоял теперь с биноклем прямо, не отрываясь от радиовышки.

— Осталась пара минут, — обречённо выдохнул генерал Каменнопольский, когда Плеть вернулся на крышу с радиоточкой, — пара минут, а потом они сломают баррикаду. Прорвутся на вышку…

Хэр Ройш предлагал Золотцу остаться с ним в Академии. Временный Расстрельный Комитет предлагал Золотцу остаться с солдатами. Приблев предлагал Золотцу помочь ему на главном складе, который опасно было доверять одним только солдатам.

Но Золотце предпочёл посылать имена погибших росских солдат вместе с За’Бэем.

День задался серым, но на крыше было хорошо, и Плети показалось вдруг, что он слышит над Петербергом звенящий комок переплётшихся нитей судеб.

— Петрон Всеволод’евич, — обратился он к генералу Каменнопольскому, — почему вы не в Резервной Армии?

— Простите?

— Не сейчас. Вообще. Вы вед’ аристократ, вам было бы просто пойти туда офицером. И вы не любите Охрану Петерберга. А Резервная Армия дала бы вам то, чего вы хотите: перспективы, уважение, круг. Вы не вписалис’ сюда, а туда бы вписалис’. Так почему?

Глаза генерала Каменнопольского гневно засверкали.

— Я служу Охране Петерберга, — ухватился он за горло, чтобы поймать дёрнувшийся от злости голос, — потому что я петербержец.

С крыш Восточной части этого слышно не было, но Плеть знал, что баррикада, заслонившая вход в радиовышку, рухнула с треском. На мгновение лицо генерала Каменнопольского сделалось по-детски обиженным. Он до самого конца верил в чудо.

— За что вам любит’ этот город?

— Родной дом не любят за что-то. За что вам любить свою общину?

Плеть усмехнулся.

— Но мы вед’ отобрали у вас Петерберг. Он бол’ше не ваш. Почему вы не попыталис’ столкнут’ меня с крыши, когда могли?

Приникший к малым динамикам денщик навострил уши и пуще прежнего затих. Генерал Каменнопольский раскрыл было рот в возмущении, но подхватил собственные несказанные слова и ответил лишь позже, подумав:

— Вам никогда нас не понять. Мы люди другого времени. Мы все хоть раз да принимали пилюли, в нашей юности иначе быть не могло. Мы не умеем бунтовать. — Он вцепился тонкой рукой в ворот шинели. — Думаете, я вас люблю? Я никого не люблю, господин Плеть. Из всех нас, четырёх генералов, любить умеет один только Ригорий, да и тот… извратил это чувство. Наши солдаты, господин Плеть, наши молодые солдаты — другие люди, ваши люди, и потому они так легко пошли за Твириным, и потому… О, я хотел бы, чтобы они были моими. Я хотел бы их заставить. Я хотел бы вышвырнуть вас, щенков, прочь из Петерберга. Но не сделаю этого, никогда не сделаю, потому что вы, хоть и не научили меня любить, научили иному.

— Чему?

Когда он обернулся, Плеть неожиданно вспомнил, что «молодому генералу» Каменнопольскому уже далеко за сорок, и на правильном, беспечно гладком лице его успели за последние месяцы проступить морщины, отчего он перестал быть вырезанной из фамильной книги иллюстрацией и сделался человеком. Быстро оторвав взгляд, генерал Каменнопольский снова вперился в росов по ту сторону казарм.

— Ненавидеть.

Солдаты Резервной Армии вывалились из радиовышки несошедшимся пасьянсом. Плети не нужно было поднимать бинокль, он и так знал, что первый из них держит в руках белую орхидею.

Губы генерала Каменнопольского обиженно поджались, чтобы запереть в себе улыбку.

— …Рядовой Егерец, Фим Корнеевич, — фыркнули большие динамики. — Рядовой Еглаин, Ларий Клистович…

— Всё это время… Я ведь верно понял? В радиовышке…

— Радиовышка нужна лишь тогда, когда запис’ звучит по бол’шой территории, — улыбнулся Плеть. — Для передачи до одних тол’ко казарм в вышке необходимости нет. Петерберг невелик.

— В радиовышке никого не было? Только, — генерал всё же не сумел сдержать улыбки, — только белая орхидея?

— За’Бэй и Золотце сидят где-то на крышах в Людском. Я слышал, они любят крыши. И могу тепер’ понят’ их любов’.

— Это издёвка, — с горькой желчью усмехнулся генерал Каменнопольский. — Вы выспрашиваете меня, как я к вам отношусь, выбиваете… добрые слова — затем только, чтобы ткнуть меня носом в то, что меня не поставили в известность относительно самых основ нашего — простите, вашего плана. Думаете, я мог бы стать предателем? Вы поэтому интересовались моим мнением о Резервной Армии?

— Нет, — без промедления покачал головой Плеть, — мне в самом деле было важно знат’. Я не сказал вам, потому что тогда вам не за чем было бы следит’, и вы принялис’ бы ожидат’, пока перечен’ фамилий на записи дойдёт до буквы «к».

— Я и так видел списки. Я не питал к брату тёплых чувств.

— Но всё равно ожидали бы.

Генерал Каменнопольский раздражительно бросил бинокль, и тот повис на его шее качелями.