— Да ты, брат, совсем не силён в конъ-юнк-ту-ре. Твирин мне не откажет! Или, думаешь, откажет? А? — Хикеракли, так ответа и не дождавшись, вздохнул с подлинно начальственной усталостью, которую отчего-то не получалось заподозрить в деланности. — То-то. И это… пукалку человеку отдай, не марай военную честь.

— Оружие при арестанте не обнаружено.

— Ну так организуйте! — раздражённо отмахнулся Хикеракли. — Раз без оружия приехал — значит, к вам уважение проявил, вот и вы теперь проявите-с. В такое уж время живём, когда в шинели да без револьвера ходить — дело гиблое. Верно я говорю, ваше сиятельство? Верно.

— Не могу знать, — нарочно подхватив тон высокого и угрюмого человека, отрапортовал Метелин. — Час назад прибыл по вашему… тьфу, без вашего указания в Петерберг, не успел оценить обстановку, виноват!

Кто-то же должен хохмить, если Хикеракли вдруг бросил?

И что-то же нужно предпринять, если уму не управиться с открывшимся фактом: высокому и угрюмому человеку Хикеракли, выходит, не предполагаемая, а совершенно действительная начальственная фигура.

— Это хорошо, Саша, что ты приехал, это очень хорошо. — Хикеракли проводил глазами одного из солдат, отправленного, по всей видимости, за оружием; какое безумие. — А то нынче налево пойдёшь — Комитет, направо сунешься — совещание исторической важности… Эдак даже я сразу не сочиню, куда улизнуть. И, главное, совсем негде человеку развернуться, душу свою потешить. А тут гляжу: Саша! И сразу тепло-приятно, так сказать, в груди. Ну что, заложим по стаканчику? А то и по два!

Безумие, как есть безумие.

— Я всё ж таки арестант. Принадлежащий, как было сказано, к армии противника — меня пред ясны очи этого вашего Твирина вытолкать намеревались. Невежливо как-то сбегать.

Невежливо — и бестолково. Очень уж удачно складывалось, что его, петербержского графа Метелина и в то же время рядового Резервной Армии, лично к Твирину перенаправили.

В точности, как и предполагал генерал-лейтенант Вретицкий.

— Да ну зачем тебе этот Твирин, чего ты там не видал! Или ты не видал?.. Удрал зачем-то в армию, эту, противника… Да ты не боись, я тоже в камеру посадить умею. Успеется.

Отосланный солдат обернулся быстро, протянул высокому и угрюмому человеку рукоятью вперёд револьвер:

— Портовая конфискация, с последнего изъятия. В получении расписался, но вы там у них тоже объяснитесь — прежде, чем господин Мальвин с совещания прибудет.

Высокий и угрюмый человек кивнул, револьвер взял и протянул уже Хикеракли.

Господин Мальвин? Послышалось — или в самом деле?

— Кому тычешь? Не тому тычешь! — снова вдохнул Хикеракли.

— Постой, ты это всерьёз? В Петерберге нынче разрешено оружие? Зачем бы? — уставился на револьвер Метелин, изо всех сил заглушая внутреннее ликование.

Сколько ломал голову, обнаружится ли в спальне собственный подарочный экземпляр, добытый всеми правдами и неправдами у господина Солосье в шестнадцать лет! А тут новый подарок прямо в руки вкладывают.

Хикеракли одарил Метелина взглядом долгим и внимательным, но вместе с тем чуть отстранённым.

— Затем, Саша, что можно. Из бывших слуг получаются самые суровые господа, — выдав сию глубокомысленную сентенцию, он мигом смахнул серьёзность и совсем привычно, переучивай не переучивай, а всё равно панибратски хлопнул Метелина по плечу: — Ну что, в «Пёсий двор»?

— Расписку, господин Хикеракли, — ответил за него высокий и угрюмый человек. — И за револьвер заряженный, и за арестанта. Вы пропадёте, а нам перед Комитетом отвечать — у нас канцелярия теперь строгая.

Хикеракли на него похмыкал, но опять обошёлся почти без шутовства, смиренно проделал дюжину шагов до какой-то двери, а выбравшись, махнул Метелину и тем избавил наконец от конвоя.

Постовые на внутренней стороне кольца их тем более не задерживали, один только спросил про совещание — закончилось ли? Хикеракли отшутился в том духе, что совещания по природе своей бесконечны, а потому всякому, кто к ним приговорён, следует совершать над собой усилие и заканчивать с ними индивидуально.

И казармы очутились за спиной.

— Честно признаюсь: голова у меня пока что кругом, — сообщил Метелин. — Что ты ого-го какой начальник, я догадался. Как оно вышло — ещё нет, но это, подозреваю, история не из тех, какие по трезвости слушают. Ты мне одно скажи: ты вправе вот так лихо арестантов под расписки забирать?

Хикеракли даже задумался. Попинал выщербленные ледышки на дороге, поперебирал мелочёвку в карманах.

— А шут меня знает, что я вправе! — выдал он в конце концов. — Я тебе так скажу, Саш: ежели по духу, по революционному-то, то господин Мальвин и более даже человеческие господа мне спасибо, конечно, не скажут. Ну как ты шпиён? Или того пуще: ну как ты про планы Резервной-то Армии знаешь? По красным лычкам оно ежели судить, знать должен. Да-а… — всё-таки вытащил мелочёвку на ладони, воззрился недоумённо. — А значит, надо бы тебя допросить. Но тут ведь и другая сторона имеется! Кому допрашивать, как не мне? — от души над собственным остроумием посмеявшись, Хикеракли ссыпал с ладони всяческую дрянь в ближайший сугроб. — Да не куксись, шучу я. Я тебя чего так с казарм-то уволок? Иду себе тихонько, никого не трогаю, а тут — бац! — граф Метелин! И сразу мне, понимаешь, видение было. Понял я, что из всех моих знакомцев, вот кого ни ткни, ты один, Саша, знаешь, как пить надо. И не смейся! Это большая наука, так сказать, душевная. А мне давно уж надо по этой науке провести семинар. Так что подождут господа мальвины, ничего, они крепкие.

Про господ мальвиных Метелин и теперь уточнял не стал — убоялся не выдержать такой лавины впечатлений.

Он ведь вернулся в свой город.

Вернулся, а тут Хикеракли капитанам, пусть и без погон, указания раздаёт. Арестанта ему подайте, а самому арестанту револьвер. Так уж и быть, под расписку.

Необходимость в семинаре по большой и душевной науке возлияний Метелин ощущал всем своим существом.

Потому, наверно, и согласился выйти из казарм, хоть пребывание там куда лучше отвечало первоначальным его намерениям. Намерения намерениями, но от общества Хикеракли в такую минуту не откажешься. Был, конечно, в Петерберге человек, на общество которого Метелин бы что угодно променял, но это одно дело, а Хикеракли — совсем другое. С Гныщевичем при всём желании не выпьешь, да и спокойствие не сохранишь — нервы вмиг разъедутся на льду, после столь долгого-то ожидания. Хикеракли же и расспросить можно с толком, он всегда о всяком происшествии первым узнавал, а нынче, в роли начальника, тем более владеть информацией обязан.

И расспросить, и выпить, и нервы в порядок привести.

А может, и посоветоваться.

Шли они от Южной части прямо вдоль железнодорожных путей, на которых попадались то колёса, то целые остовы вагонов. Когда его вели в казармы, Метелин собственными глазами видел добротно заколоченный въезд, но поверить, что поезда в городе действительно заперли и разобрали, было трудно. И уж тем более трудно поверить, что по левую руку — вокруг складских коробок и корпусов выстроенных в самом городе предприятий, — в условиях изоляции по-прежнему кипела работа. Как они без поставок из-за кольца? Или поставки всё же организованы, но по незнакомым правилам?

Вот какие сведения точно пригодились бы командованию.

На первом привале взъерошенный Гришаня повёл Метелина к офицерскому костру, чтобы там ему показали список петербержских покойников. На втором же привале Метелина официально вызвали к командованию его собственной части.

Не слишком много петербержцев служит в Резервной Армии.

Увидев высоких чинов, склонившихся над картами, Метелин почувствовал, как озноб пробирается с кончиков пальцев прямиком в какие-то прежде ничем о себе не заявлявшие глубины. Чтобы освободить город, город нужно знать.

Чтобы освободить город, город нужно либо взять с разбегу, либо задушить.

Чтобы освободить город, городу нужно навредить.