«Stone Roses не совсем парни из бедных районов Манчестера (хотя на самом деле они — именно оттуда), просто, если сравнивать их с Happy Mondays, они совсем другие. Mondays родом из Салфорда, a Roses — из Тимперли, так что у них с самого начала были разные представления о том, как весело проводить время, — рассказывает Стивен Крессер, работавший с обеими группами. — Roses творили искусство, a Mondays были просто ситуационистами. Просто бери и делай это сейчас, наплюй на все, круглые сутки, без выходных!»

«Если провести аналогию с панком, — говорит Джефф Барретг, к настоящему моменту ставший пиар-агентом Mondays. — Mondays были Sex Pistols, Stone Roses — Clash, a Inspiral Carpets — Stranglers». 

Как и Sex Pistols, Mondays привели с собой свиту: все фанаты были их близкими друзьями, одной большой семьей, в центре которой стояла настоящая семья — Шон Райдер, его играющий на басе брат Пол, их отец Дерек, двоюродные Мэтт и Пэт, владевшие студией дизайна и с неряшливой блистательностью оформлявшие обложки альбомов Mondays, плюс целая толпа спекулянтов, дилеров и прочих бездельников. Это была их собственная черная экономика в микрокосме, «цирк уродцев», как называл ее Шон. Однажды они купили около двухсот билетов на собственный концерт, чтобы провести всю свиту. «Начиная с 1983 года их жизнь была одной большой вечеринкой, — говорит Дерек Райдер. — Речь не шла о том, чтобы заработать денег: они сами тратили деньги, огромные суммы денег, тратили просто потому, что было что тратить. Им хотелось, чтобы было весело и чтобы все друзья были рядом».

Звездный час Манчестера настал в конце ноября 1989 года, когда Roses отыграли свой триумфальный концерт перед 8000 зрителей в лондонском Alexandra Palace. Mondays и Roses к этому времени появились в программе «Тор Of The Pops», 808 Stale и Inspiral Carpets тоже были в чартах. Макси-сингл ремиксов Mondays «Madchester Rave On» [115] обеспечил манчестерской сцене идеальный маркетинговый слоган, манчестерские фанаты в своих двадцати дюймовых клешах и ярких футболках с капюшонами снабдили ее стилем, a Hacienda стал ее центром. То, что раньше было просто манчестерской сценой, теперь стало феноменом, и теперь все хотели быть к нему причастными: в начале 1990 года резко возросло число заявок на обучение в манчестерских колледжах.

Вот только когда «Мэдчестер» попал в руки музыкальной прессы, толкующей его значение для широкой аудитории, с ним произошло то же, что когда-то случилось с панком: смысл явления максимально упростили и свели до формулы: Hacienda, брюки-клеш, ребята из бедных районов, принимающие экстази, инди-данс — словом, карикатура, которую было намного проще подавать общественности, но в которой не учитывалось ни многообразия, ни истории хитросплетений манчестерских сообществ. «Почему сегодня о Манчестере так много говорят? — задавался вопросом местный идеолог, диджей Hacienda, журналист и музыкальный промоутер Дэйв Хэслам. — Что удивительного в том, что город вроде Манчестера в состоянии создать нечто новое? Лондонская пресса пребывает в коматозном состоянии. Манчестерские группы стали восприниматься серьезно только после того, как они смогли позволить себе обратиться к лондонским газетчикам и рекламщикам. С тех пор как за дело взялись профессионалы вроде Филипа Холла [пиар-менеджер Stone Roses] и Джеффа Барретта, число упоминаний манчестерской музыки в лондонской прессе резко и очевидно возросло. Это печальная правда, но она многое объясняет» {The Face, 1990).

То, что «Мэдчестер» представлялся общественности неким однородным явлением, тоже раздражало его ключевых персонажей. Рок-пресса в своем описании событий обходила вниманием черные субкультуры, сыгравшие важную роль в становлении «Мэдчестера», а также умаляла значение музыкального стиля хаус, стремясь вознести до звездного статуса группы, играющие рок-музыку, то есть такую музыку, которой было легко восхищаться и которая хорошо продавалась. Пресса смотрела на город и видела в нем белых ребят, играющих на гитарах перед толпами восторженной белой молодежи, а более сложная реальность не вписывалась в рамки их мировоззрения. Такое положение дел сильно расстраивало танцевальных энтузиастов вроде Грэма Мэсси и Мартина Прайса, которые дружили и сотрудничали с некоторыми инди-группами, но при этом не считали себя рок-музыкантами: они называли себя техно-бунтарями третьей волны, а не коллекционирующими старые записи любителями 60-х.

«Мне казалось удивительным то, что на сцену эйсид-хауса попадали люди вроде Inspiral Carpets — это было очень странно, — говорит Мэсси. — Музыка, заправляющая на этой сцене — даже вещи вроде Stone Roses, — не имела никакого отношения к культуре, на которой все это основывалось. Нас тогда это очень расстраивало, потому что мы все были во многом футуристами, а эти парни все больше тосковали по прошлому. Mondays вступили в игру, делая ремиксы на старые вещи, но всем было на это наплевать, потому что они были особенными, все знали: где они — там веселье».

Год спустя Шон Райдер согласится с Мэсси: «Ведь в конце концов, чем была манчестерская сцена? Несколькими людьми, которые ходили в несколько клубов и принимали экстази. Вся эта история с Манчестером не имела ничего общего с настоящими группами — если бы не экстази, никакой манчестерской сцены не было бы» {Melody Maker, ноябрь 1990).

Как бы то ни было, идея «Мэдчестера» стала чем-то вроде экрана, на который люди — и обитатели Манчестера, и жители других городов — смогли проецировать свои стремления и фантазии. Английская зима была как обычно пасмурной и дождливой, но казалось, кто-то зажег волшебные огоньки по всей Олдхэм-стрит. Основными цветами года стали сиреневый, оранжевый и ядовито-салатовый — такими были футболки, разукрашенные сердцами, цветами, улыбающимися солнцами и полуироничными слоганами вроде «На седьмой день Бог создал Манчестер» или «Родился на Севере, живи на Севере, умри на Севере». Нелепые джинсовые клеши беззаботно волочились по грязным лужам. Новый вид значил для манчестерцев больше, чем гордость за родной город, — это была радость от осознания того, что значение имеет только то, что происходит здесь и сейчас, что город переживает свои самые славные дни. И что наслаждаться всем этим нужно именно сегодня, что нужно не упустить мгновенье. «Было такое ощущение, что произойти может все, что угодно, — говорит Грэм Мэсси. — Возможно, я как-то искаженно видел вещи, потому что был на самом гребне волны, но, по-моему, это был такой момент, когда все вокруг исполнилось энергии и надежды, и казалось, с каждым днем жизнь будет становиться только лучше и лучше».

Лучше всего это настроение передавал ксерокопированный фанзин комиксов Freaky Dancing, который с лета 1989-го раздавали бесплатно в очереди в Hacienda. Наивные и часто неумелые рисунки были полны страсти и веры и очень точно отражали ощущение жителей Манчестера, оказавшихся в центре бушующего урагана. Фанзин рисовали двадцатилетний Ник Спикмэн и десять его друзей, сделавшие себя самих и своих приятелей по Hacienda главными персонажами комиксов: Фиш, Сте, Мистер Биг, Амир, Ленивый Укурок и компания, их путешествия в Блэкпул, обжимания и обнимания на пляже («Как бы я хотел, чтобы весь мир чувствовалто же самое»), кислотные путешествия на скамейке в центральном парке («наши глаза были открыты, и мы видели Вселенную»), прыжки и крики на рейве Live the Dream («сделай всех, Стиви Уилльямс!»), нечаянная встреча в автобусе со старыми школьными друзьями, которые не понимают, как ты мог так сильно измениться («Больше я с этим странным парнем не разговариваю»), возвращение на работу в понедельник и мечты о пятнице, которая уже прошла, и пятнице, которая скоро наступит.

«Никто не вел летописи того, что происходит, а мы искренне считали, что присутствуем при рождении новой эпохи или чего-то вроде этого, — говорит Спикмэн. — Нам казалось, что теперь все будет по-другому. И мы пытались как-то выразить эти свои ощущения. Сейчас это кажется нормальным, но в то время, выйдя на улицу в кофте с капюшоном и наглотавшись экстази, ты чувствовал себя одиночкой, когда видел, как все остальные выходят из пабов в стельку пьяные, что-то орут в твою сторону и радостно ржут. Появлялось ощущение, что стоишь у начала чего-то по-настоящему великого». Основная тема фанзина была проста: дружба, танцы, наркотики, наркотики и еще наркотики. Губы, вытянутые в предвкушении удовольствия, человеческие лица, превращающиеся в радостных Смайли по мере того, как усиливается гул в ушах, взрывающиеся головы — в Freaky Dancing были изображены все этапы приема экстази, точно такие же, какие предстояло пройти эйсид-сцене.