И пока мы так пировали, на улице возник многоголосый шум. Он нарастал. Вся площадь была запружена народом. Все хотели своими глазами взглянуть на благородную и щедрую пани Мери, на ее ученого супруга и детишек, а также на храброго рыцаря Яромира, который, странствуя по свету, пришел однажды в этот город, победил в жестоком сражении злого дракона, разрушив злые чары мельника Яндасека и заслужив себе немеркнущую славу…

И под звуки труб мы вышли на балкон, и стражники с трудом сдерживали толпу. Взметнулись ликующие крики… Послышались орудийные залпы… Я низко кланялся.

Именно так написал бы я, если бы сочинял юмористический рассказ.

Но мне решительно ничего не приснилось.

Я спал как убитый.

Проснувшись рано, когда было еще совсем темно, я подбежал к умывальнику.

На мраморной доске стояла большая миска, похожая на головку эмментальского сыра — низкий, в стиле модерн, сосуд для умывания в виде раскрытого цветка лотоса.

Я радостно воскликнул:

— А здесь, оказывается, лотос! И какой редкий лотос! Кобальтово-голубой лотос!

Голубой лотос — священный цветок таинственной Индии.

И все, что произошло потом, невозможно объяснить иначе, кроме как местью индийских богов нам, цивилизованным европейцам, позволившим своим фабрикантам изготовлять умывальники в виде экзотического голубого лотоса, в котором родился сам Будда, а всяким постояльцам-коммивояжерам, торгующим корицей, галантереей или культурой, умывать свои прыщеватые физиономии в лоне этого священного цветка.

Несколько лет подряд я специально изучал условия человеческого быта и способы эффективного и рационального использования предметов домашнего обихода. Непримиримый противник всякого разбрызгивания и пачкотни, я написал несколько темпераментных статей в газеты, где показал, какой огромный вред нашей экономике наносит неаккуратное обращение с продуктами, которые мы просыпаем, проливаем и разбрызгиваем. Я подсчитал, что всего одна капля молока — если капнет она сразу в миллионах чешских семей — составит столько-то и столько гектолитров ценнейшего продукта, выброшенного на ветер. А капля жидкой манной каши, ликера или пива составит в течение года такое множество этих самых капель, что ими можно было бы свободно накормить несколько тысяч человек. Я настоятельно рекомендовал ввести в экономических училищах специальный курс по обучению домашних хозяек и служанок искусству выливать из посуды жидкое или полужидкое содержимое. Я призывал к борьбе против пролитых капель всех женщин, за исключением мужчин, которые, как известно, неисправимые неряхи.

Сам я практиковался у себя дома, в своем небольшом холостяцком хозяйстве, и путем упорных тренировок добился таких успехов, что стоило мне только взглянуть на посуду, и я уже знал, как надо выливать содержимое из данного бидона, горшочка или ведра; а выливать из ведра — это верх мастерства, которым до конца не владеют даже самые опытные хозяйки, не говоря о служанках или посудомойках. Простая на первый взгляд операция таит в себе массу сложностей, поэтому я предпочел бы сейчас не вдаваться в подробности. Но я готов организовать для домашних хозяек специальные курсы по сливанию и выливанию, если только меня поддержит наше министерство сельского хозяйства и отпустит достаточно средств.

В итоге, я считаю себя крупным специалистом не только по вопросу, где и как лучше переночевать, но и по вопросу, что и как надо выливать, не проливая при этом ни капли и не обжигая пальцев.

Поэтому мне сразу же стало ясно, что первую порцию воды после мытья рук и стирки кармана надо слить из лотоса медленно и осторожно.

Я взялся за края посудины.

«Чертовски трудно держать этот умывальник в руках!» — подумал я и стал потихонечку, маленькими струйками сливать мыльную воду в фарфоровый чан.

Вытряхнув последнюю каплю, я отошел назад и увидел на паркетном полу лужу, величиной со школьную карту Европы.

«Если с тобой приключится какая-нибудь неприятность, не сваливай вину на других, сердись только на самого себя, на свою собственную неловкость»,— говаривал мой отец.

Так не будем отчаиваться! Терпенье и труд все перетрут!

Ну конечно! Мне уже ясно, как надо выливать воду из данного умывальника!

«Края его сделаны в виде лепестков лотоса. И загнуты они вовнутрь, а не наружу, как у обычных тазиков. Поэтому воду следует вылить сразу, одним махом. Так-то вот, милый папочка!»

Вымыв лицо и уши, я поставил ногу на чан и, крепко ухватившись за края посудины, разом перевернул ее.

Отступив, я увидел лужу, покрывшую четвертую часть комнаты.

«Тьфу ты! — выругался я мысленно.— Сошлась вода с водою, беда с бедою, а дурак с дураком!»

Начали мерзнуть мокрые колени. Я залил водой и свои тапки, и носки, и кальсоны. Черт бы тебя побрал! Скорей!

Поплыли ботинки у окна. К портфелю у самой кровати подбирается разветвленная дельта Нила. Под шкаф устремилось русло священного Ганга.

Я сбросил тапки, снял носки, выжал их и, форсировав вброд водную преграду, перевернул посудину вверх дном.

Ну конечно! Как же я не догадался!

Lotos non plus ultra.

Умывальник «Лотос», да еще «наилучший»!

«Проклятье! Что же делать?..» — Я сел на кровать, обдумывая сложившуюся ситуацию.

Внутренний голос шептал мне: «У тебя репутация вполне порядочного человека. Беги, если хочешь спастись!»

Нет! Совесть моя чиста. Я сразу же понял, что эта миска похожа на священный цветок — голубой лотос. Но откуда мне знать, что она «non plus ultra»?

Из умывальников этой марки воду вылить вообще невозможно. Их давали в приданое невестам в начале века, и служили они не для мытья, а для красоты, для создания поэтически возвышенной атмосферы. Установленные раз и навсегда на мраморном столике в спальне новобрачных, они так и стояли там без всякого употребления целыми десятилетиями, поскольку все члены семьи умывались в кухне на стуле или из какой-нибудь посудины, подвешенной на проволоке, которая напоминала собачий намордник. Поэтому в роскошной и вместительной чаше для умывания марки «Non plus ultra» обычно хранили оторванные пуговицы, сломанные гребешки, старые билеты в кино и, конечно же, массу рваных чулок.

Умывальник «Non plus ultra» придавал респектабельность каждой супружеской спальне.

И тут меня осенило!

До меня наконец дошел смысл предостережения добряка Отомара: ом мани падме хум! О, какое сокровище скрывал в себе цветок лотоса! Сокровище это — Будда, который прямо в нем и родился и всегда изображается — ах, ты моя дырявая башка! — сидящим в цветке лотоса.

А того, кто осквернит даже изображение этого священного цветка — места таинственного рождения Величавого,— должна постичь суровая кара.

Но мне некогда было раздумывать и предаваться скорби.

Я стал искать, чем бы устранить наводнение.

Ничего подходящего! Ни одной завалящей тряпочки. Обычно их всегда можно найти в каком-нибудь укромном уголке, где скапливается всякий хлам — старые платья, сломанные зонтики, шляпки, вышедшие из моды, рваные башмаки.

У Жадаков все углы были чисто выметены.

Нашел! Ура!

Я стал рассматривать плюшевые гардины. Они на сатиновой подкладке, и прекрасно впитают воду! Ничего не стоит влезть на подоконник и снять их. Времени достаточно. А потом их можно вывесить наружу, и они просохнут за час.

В раздумье я подержал в руках махровое полотенце с вышитой желтым шелком монограммой. Я бы выжимал его в окно. Но мне стало жалко полотенце, им так приятно вытираться, будто погружаешь лицо в пуховую перинку.

Взгляд мой упал на персидские ковры.

Когда через час, постучавшись, горничная принесла серебряный поднос с завтраком, она вскричала:

— Доброе утро, пан писатель! Господи Иисусе, разве мы вчера не постелили ковры?

И тут ее испуганному взору открылась следующая картина: большой афганский ковер был перекинут через подоконник, красный белуджистанский висел на спинке кровати, тегеранский, кирпичного цвета, покрывал кафельную печь, а с ширмы свисал нежный тебризский ковер.