Гувернантка выключила рефлекторы.

Волоча ноги в шлепанцах, я поспешил к ней, собираясь поздороваться за руку.

— Bitte vielmals um Verzeihung [65] — сказала она на своем родном языке, подняв ладони, как бы отстраняясь, и улыбнулась. У нее было молодое, не по возрасту бледное лицо.

— Aus hygienischen Gründen — nicht wahr? [66] — сказал я, сообразив что к чему.

— Jawohl, Herr Meister! [67]

Я посмотрел на доктора, который стоял рядом с видом полнейшего равнодушия. Ухмылка исчезла с его лица, и нижняя губа отвисла, как у сонного мерина.

Хорошо вышколенная гувернантка стала рассказывать о достоинствах этой детской, начав с пола, покрытого линолеумом, который, как было доказано одним ученым, доктором Леманом, способствует быстрой гибели всех бактерий.

Пригласив меня поближе подойти к окнам, она пояснила, что вместо стекол в них вставлен плексиглас, который пропускает ультрафиолетовые лучи, способствующие выработке витаминов в организме.

Глядите, пожалуйста! Да ведь это настоящие школьные парты, оснащенные к тому же всевозможными рычагами, и педалями, и никелированными колесиками, чтобы у детей не было искривления позвоночника. И на каждой парте отточенный на точилке карандаш и золотое перо: стоит протянуть руку — и упражнение напишется само собой.

А сколько в этом углу дорогих игрушек! Куклы, железная дорога, машинки!

— Les lunettes! [68] — крикнула гувернантка детям, с любопытством устремившим на меня две пары темных стекол. Дети послушно сняли их со своих носиков, бережно отложили в сторонку и опять согнулись над своими кубиками.

— Стены, окна, полы, мебель, игрушки, sehr geherte Herr [69], ежедневно подвергаются дезинфекции,— поясняла гувернантка.

Я подошел к изящным весам, которые позволяют установить прибавку веса у детей, потом к ингалятору — на случай, если бы у мальчика или у девочки заболело горлышко.

А вот железный шкаф, выкрашенный белой краской, как в поликлинике, да еще с красным крестом на матовом стекле.

Мне показали пузырек с йодом — вдруг бы ребенок порезался; баночки с гормональными препаратами, бинты, гоффманские капли — если бы разболелся животик; присыпки, коробочки с пургеном для нормализации стула; пинцеты — не дай бог, в глаз попадет соринка.

Стоя у окна, откуда вся комната была видна как на ладони, я увидел, как доктор Жадак, согнув в три погибели свою фигуру, опустился на корточки на расстоянии нескольких шагов от детей и, обнажив лошадиные зубы в улыбке, вытянул костлявые руки к сыночку Адамеку и доченьке Евочке.

Дети прервали игру и растерянно стали смотреть на отца — они как будто не были уверены, что он не причинит им вреда.

Первой опомнилась девочка. Изобразив на бледном личике какое-то подобие улыбки, она сделала к нему несколько шагов. И в ту же минуту в соседней комнате скрипнул паркет.

Воспитательница испуганно оглянулась и, увидев, что Евочка, улыбаясь, идет к отцу, а Адамек имитирует его нескладную позу, подскочила к доктору Жадаку и зашептала умоляюще:

— Nein, nein, Herr Doktor, bitte, nein! [70]

Дети так и не посмели дотронуться до отца, который был — чему я охотно верю — рассадником всевозможных микробов.

Доктор Жадак выпрямился, подошел к окну, сунул руки в карманы и, повернувшись к нам спиной, неподвижно простоял так все время, пока мы были в детской.

Я невнимательно слушал пояснения гувернантки о том, что руки являются главным разносчиком всяческой заразы и поэтому несколько раз в день дети должны мыть их патентованным мылом «Уран»,— вы чувствуете? — радиоактивным урановым мылом, очень полезным при борьбе с кожными паразитами.

— Au revoir! [71] — попрощались дети, когда доктор, наступив на кнопку, открыл дверь.

В коридоре нам попалась горничная.

— Хозяйка уже ушла? — тихо спросил доктор Жадак.

— Да, сударь, в городскую управу.

— Пррекрасно!

По молчаливому соглашению мы уже не стали так внимательно осматривать остальные комнаты — супружескую спальню с лепным потолком в стиле рококо и гарнитуром цвета слоновой кости, столовую в духе ренессанс и готический музыкальный салон, где стояли концертный рояль, виолончель в футляре и вдоль всей стены — орган с деревянной резьбой, жестяными трубочками и местом для органиста на возвышении.

— Это вы играете?

— Я не игрраю!

— Значит, пани Мери?

— И она не игррает.

— А кто же тогда играет?

— Никто не игррает.

Больше я этого невежу ни о чем не спрашивал.

Я подумал о детях Жадаков.

Кто завидует богачам, что столы их ломятся от яств, что спят они в теплых, мягких постелях, что живут они в роскоши, кто думает, что в этом счастье, тот, по сути дела, совсем не знает людей: ни тех, кто ходит в шелках, ни тех, кто одет в рубище.

Крестьянской девушке Марженке фортуна выделила из своего рога изобилия дом со всеми удобствами, над которым трудилась целая армия архитекторов, продумывая все до мелочей, чтобы все было в полном порядке — надежно и удобно.

Создать такой комфорт — совсем не просто. Должна быть некая организующая сила, умная голова, которая бы знала, чего хочет, и, не считаясь с расходами, строила бы уютное гнездышко для новобрачных, которое бы пришлось им по душе. Чтобы кто-то нашел там свое счастье. Кто же именно? Марженка, крестьянская девушка из деревни Драсовки!

Представляю, как вошла она в этот дом, глазам своим не поверив! И как ей пришлось привыкать к комфорту, учиться обхождению со всеми этими вещами, учиться жить среди них. Представляю, каким терпеливым и добрым учителем был пан новобрачный. Он все показал, все объяснил своей молоденькой жене, сам — на свою голову! — обучил ее языкам, истории, литературе, изящным искусствам и философским наукам. Влюбленные — самые талантливые педагоги, и никто не сравнится с ними в изобретательности и терпении. Сколько на земле влюбленных — столько и прекрасных педагогов, не подвластных ни земским школьным советам, ни министерствам. Если супруг — врач, жена очень скоро начинает взирать на людей, как медик; если он электрик — ловко вертеть выключателем; если археолог — она овладевает мироощущением археологов; если он купец, чрезвычайно быстро развиваются ее врожденные коммерческие способности; если он специалист по классической филологии,— она на следующий же день после свадьбы твердо знает, что есть колонны дорические и есть ионические; если муж историк, то прекрасное создание без запинки выложит вам все о Перикле, Августе, Кроке, Воене ^{99} и других исторических личностях.

Все-то она сразу же поймет и всем овладеет.

И только специалисты по чешскому языку, орфографии и стилистике, да еще — географы, обычно теряют время даром, пытаясь обучить возлюбленных своим наукам. Женский мозговой аппарат к ним абсолютно не приспособлен.

Учебный период длится год, от силы два, и сменяется полной капитуляцией супруга.

«Так было и здесь, именно так, а не иначе,— все больше укреплялся я в своем мнении,— дом этот, с его комфортом, могла создать только большая любовь. Сообразительная Марженка дополнила свое образование путешествиями в дальние края и переименовала себя в Мери». И тут-то я наконец понял причину ее неудовлетворенности жизнью, понял, почему она на коленях умоляла супруга переехать из этого города куда угодно. Ведь здесь плевать хотели на ее благородное имя «Мери», ведь для всех она осталась Марженкой из Драсовки. Начинать жизнь заново можно только на новом месте. С чего это вдруг ромашку станут считать орхидеей! Здесь не забыли ее происхождения — и это терзает душу женщины. И ничто не может ей помочь: ни три шкафа элегантнейших нарядов, ни сундук умопомрачительных шляпок, при виде которых все дамы Чехии и Моравии готовы умереть от зависти. Не помогают ни роскошная ванная, ни машина, ни парочка красивых детей, ни муж-добряк. Она страдает, нервничает, она чувствует себя несчастной!