Бреду дальше. В другом помещении вижу уже исключительно особей мужского пола. Тихие, смущенные, но волнующиеся весьма-весьма. И, как ни странно, ни у одного фаршировки нет.
Тут сбоку распахнулась белая дверь, и я судорожно забился в угол, приготовившись к последней битве с «чужим». Но, слава ангелам, это была совершенно обычная особь женского пола, даже без вздувшегося от фаршировки живота. Но она что-то держала в руках, типа какого-то свертка. Затем развернула сверток и, придерживая за задние конечности, показала всем маленький извивающийся комочек. Красный, склизкий, неприятный, весь в прозрачной, вязнущей субстанции. Лицо у него было перекошено, и он без удержу вопил. Субстанция капала вниз…
— Кто у нас здесь самый счастливый отец? — удачно притворившись приятной, спросила она.
В ответ на ее вопрос от внимающей стаи, жавшейся у стены, оторвалась крупная толстая особь в помятом костюме. Она натянуто и обреченно улыбнулась, пытаясь выглядеть обрадованной.
Комок дергался, извивался, трепыхался. Все никак не терпелось ему окунуться. Чего? Маленькие, все наивные. Ну и Лали! Ведь она хотела и меня втянуть в подобную авантюру. Да, впереться можно хоть на ровном месте.
С другой стороны, я вроде как присутствовал при рождении новой жизни. Типа как таинстве. Хрипящая новая жизнь представлялась довольно загадочной. Мужик, к которому был обращен вопрос, оторопело смотрел на творение своих рук, вернее, даже творение других частей тела.
— Рады? Держите! Ровно три, — открыла торги женщина.
Оказывается, за это теперь надо еще заплатить. Типа как коммерция. Интересно, правда, откуда начальная ставка в три штуки, да еще, наверное, гринят? Кстати, к той задней конечности, за которую его придерживала женщина, была прикреплена специальная бирка. Ценник, наверное. Остальные особи мужского пола стали поздравлять мужика с удачной покупкой и не стали перебивать его ставку. Он же полез скорей в лопатник за деньгами, смущенно достал что-то и сунул женщине. После чего она потащила хрипящий комок в подсобку запечатывать в подарочную упаковку. Сделка свершилась. «Чужой» превратился в особь.
Почти сразу меня осадило. Выскакиваю из клиники на улицу.
Я повсюду. Я нигде.
Говорить с Лали было бесполезно. Из ста двадцати шести языков не нашлось бы ни одного, который смог бы помочь мне. Мне и моим неполученным советам. Единственное, что оставалось, это посоветовать Лали смело отправляться во всем известном направлении, а самому уходить смотреть, как там ночь и блики после «желтых». Так я и сделал. Хотя, конечно, нужно было отдизайнить ей хлебальник. Конкретно дизайн лица видоизменить.
Так все потом говорили.
Вавилонская башня расклеила языки, Пизанская бьется с пространством, от Эйфелевой все прячутся, о мраке Останкинской и говорить не стоит. Но есть одна невидимая, сорванная Башня, самая главная Башня, всем башням Башня. В нее когда-то влезут все и полетят на север. И припевать стихи Лермонтова будут. «Мы, дети Севера, как здешние растенья. Цветем недолго, быстро умираем».
И полетят, полетят все на север. Далеко-далеко. Высоко-высоко. На самую темень. До самого конца.
13
Теперь я живу в Орехово. Это на юге Большого города, что хуже. Энтузиазм и вера в свои потуги на реальную жизнь отчаливают вместе с лучами солнца. Чем больше припекает — тем меньше энтузиазма.
Кстати, некоторые из моих знакомых даже выразили удивление, что, съехав от Лали, я остался жив-здоров-целехонек. Что ж, вполне резонно.
А я весьма необычно отвлечься попытался. Шляться по мюзиклам и театрам — вот на что я подсел, с тех пор как стал жить один.
Бросок за броском, так-таки и обошел почти все театры Большого Города. Я не вру. Я даже спецом их метил в одной из своих тетрадочек на последней страничке. Какой-никакой кретинский, а все же личный повод для гордости. Хоть что-то.
Обычно с утра я смотрел в окно. Там все двигалось, мельтешило, шумело. Особи выпрыгивали на улицы и, вдохновленные своими иллюзняками, вопили: «Мир прекрасен! Вот еще один чудный денек!». И мчались особи, набрасывались друг на друга в метро, магазинах и офисах… Где угодно. Лишь бы подмять себе подобного.
А я вечерами с упорством конченого на все четыре головы продолжал посещать театральные представления. Мир — это Мир или театр? Я — это «Я» или зритель? Я высасывал из театров их репертуары, как губка. Может, теперь хоть что-нибудь пойму?
Глупо покупал «Ваш Досуг» или «Афишу» и смотрел, какие спектакли еще не видел, какие театры еще не посетил. Устав выбирать, тыкал ручкой наугад и валил туда, куда мне подсказывали современные Мойры. Да, впрочем, все равно что смотреть, главное — прочувствовать, каково это быть в молчаливой толпе особей. Ну, в зале зрительном. Иногда даже казалось, что мир подобрел, а люди ВСЕ поняли. Да бесполезно. Это по определению невозможно. Все одиночки…
После просмотра парада в окне, рассматриваю уже в зеркале себя. Насколько я за сутки подызменился.
Затем бессмысленная личная гигиена. Прихорашиваюсь, вылизываюсь, улыбаюсь.
Врубаю радиостэйшен. Чем меня порадуют?
Там типа поют, что этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной. По крайней мере так стонет неприятный женский басок. Ясно, что-то просекать начала, что типа не так что-то. Понимает и стонет, понимает и стонет. Этот песняк крутят раз десять на дню. Типа как всё — мистификация, объясняют.
Перед выходом в театр готовлю себе чиповую китайскую лапшу. Пока она быстрехонько заваривается, рассматриваю живопись на этикетке. Там и курятинка, и грибы и свежие овощи. Заманчивая перспектива в плане хавки. Но сколько я ни ждал, куриный окорочок и шампиньоны никак не хотели выплывать из-под желтых разбухающих червячков. Неужели опять околпачили? Может, стоит прокипятить?
Кипятил минут тридцать. Бесполезно, не выплыло ничего, что обещала мне столь красивая этикетка. Может, этикетку вырезать и заехать к китайцам при случае, порасспрашивать, как иероглифы, может, правильно расставить? Чтоб птица выплыла все-таки из-под вермишели? Но скорей всего узкоглазые меня обманули и не зря их Рассел в «Скинах» мочил по полной, этих обезьян.
Огорченный, снова к радиостэйшену внимание обозначил. А там какая-то расстроенная особь под легкую музыку в поэтической манере плакалась о своем теперь уже безвозвратно потерянном мужике, который, несмотря на то что плотно с ней сталкивался с большим удовольствием, взял да и смылся. И теперь она, наивная, не придумала ничего лучше, как свой бедой с другими делиться.
Чтобы не слышать ее стенания и душераздирающие требования, чтобы он, мужик этот самый, вернулся, провернул настройку FM дальше. Там информационный блок:
— Итак, начинаем новую радиовикторину под названием «Оракул» — последнее слово было выделено интонацией. — Условия игры таковы. Все мы знаем об очередном кризисе в Персидском заливе. Непобедимая армада кораблей США готовится нанести сокрушительный удар по Ираку. Итак, слушайте внимательно и не говорите потом, что не слышали. Скоро США нанесет ядерный удар по Ираку, Ирак в ответ откинет ядерный удар по Израилю. Теперь главный вопрос нашей радиовикторины: по какой стране нанесет ядерный удар Израиль? Догадались? Кто догадался, пусть присылает нам на мэйлы, звонит нам на автоответчик до двенадцати часов ночи, когда истекает предъявленный Штатами ультиматум. Первые десять счастливчиков получат призы: диски с познавательным фильмом «Лица смерти», предоставленные нам студией «Союз», нашим генеральным спонсором. А пока послушаем старую добрую группу «Sex Pistols», неизвестный вариант известной песни, под новым названием «God, save the teens».
Решил не звонить, так как такой диск, конечно, у меня уже был, да и наверняка там уже кучей придурков все линии заняты.
Взял ручку, «Афишу» и ткнул наудачу в театральный раздел. Типа как своего рода рулеточку крутанул. Что там? И здесь крайняя неудача: выпал театр «Сатирикон». И теперь, по мною же самим установленным правилам, я обречен был туда идти.