Ладно, согласно кивнул. Одновременно приготовившись к нехорошему, конечно.

А он, желая шифрануться, так под конец закрутил:

— Чтобы, собственно, осмысливать бытие, требуется сперва отвести взгляд от этого самого бытия. Насколько оно, бытие, как во всей метафизике, проясняется только из сущего и ради него. Бытие как основание? Но осмысливать бытие — значит распроститься с бытием как основанием сущего ради потаенного играющего в своей открытости Места, то есть имеет место, которое каким-либо образом имеется. Бытие как имеющееся этого имеет место и принадлежит к имению. Бытие как имение не вытолкнуто из места. Бытие, присутствие изменяется. Как впускание пространства оно принадлежит к открытию потаенного, остается как его местосодержащимся в имении места. Бытие не есть. Бытие имеет место как выход присутствия из потаенности. Время Настоящее также означает присутствие. Время — единство настоящего, прошедшего и будущего представляют исходя из Теперь. Но есть ли вообще Время? Где же Время? Имеет ли оно место? Если нет человека нет и времени. Время то уж явно не ничто. Эй, вы, надеюсь, я внятно все это произнес? Все понятно? — спросил он, грозно нависая над аудиторией.

Прыщи и очки охотно и трусливо закивали.

Разматывал мыслительные цепочки он несомненно неплохо. И, к его чести, принимал особей за тех, кем они были на самом деле. Поэтому этот молодой препод мне сразу и понравился. После семинара он заговорщицки кивнул мне, и я вышел за ним. Пройдя по короткому коридору, мы завернули на кафедру общественных наук. По пути я еще успел подумать про завуалированную им в лекции надежду на полное отсутствие Времени.

Он тщательно закрыл дверь кафедры на замок. Жду, что дальше? Привычным движением он отпер маленьким ключиком ящик своего стола и достал запечатанную пачку окситибурата натрия. Понятно — наркотик для бедных. Видимо, перепадает ему здесь на карман не шибко. Я когда-то на совсем подростковых закидонах темяшился по этому стаффу. Надо признаться, хардовый такой драг и загрузочный. Кстати, я присек у него еще несколько запечатанных пачек в ящике.

Не говоря ничего, он вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул.

Он разбил по две ампулки и выплеснул содержимое в пару приготовленных заранее пластмассовых стаканчиков. Один протянул мне.

Хватаю. Пьем стафф. Запиваем «Айрн Брю».

После столь полезного поступка мы долго, минут пятнадцать курили, ожидая пока хоть немного начнет наступать отсутствие Времени и надвинется конкретность Бытия в этом конкретном месте и к тому же безусловно только Теперь. Ну, согласно его лекции.

Помялся и говорит.

— Вот что, парень. Конечно, во-первых, ты безусловно прав. То, чем мы здесь дышим, — полная херня и бред. И вообще не только здесь, а везде и повсюду в мире. Все вокруг — одна гигантская мистификация. Поэтому точно тебе говорю: будь крайне осторожен со всеми… Как ты их назвал? «Чужие»! Меткая формулировка! А здесь в Академии — будь более осторожен в десять тысяч раз. Если будешь вякать — ласты скинешь ни за грош. Лучше заткнись и помалкивай. У большинства в голове нет извилин, у тех, кому я сейчас типа начитывал лекцию — максимум одна. У тебя, по всей видимости, больше. Это очень плохо. Здесь особо ценятся породистые обезьяны и пеликаны с набитым клювом. Ты пеликанов видел? В зоопарке бывал?

— Бывал, — на меня тут же нахлынули смутные воспоминания о моем последнем туда праздничном визите.

— Ну вот видишь, — оживился он. — Веди себя, как в зоопарке. Так как ты типа изучаешь философию как бы…

Без труда сможешь представить себя в клетке, а вокруг — они. Как ты там говорил? «Чужие»! Меткая, меткая формулировка! Так как Пространство имеет Место…

— Обойдемся без софистики, — срезал я.

— Да, да… Так на чем я остановился? Ага… Здесь в Академии и есть квинтэссенция всей мистификации и самая большая каша обмана. Надо всем этим бредом величественно сияет Директорат Академии. Вот мрази! — здесь он сплюнул на пол. — И все здесь подчинено их философской идее.

— Какова идея? — поинтересовался я.

— Имитационизм, — настороженно произнес он сквозь сжатые зубы. — Понимаешь о чем я? Кстати, как? Торкнуло?

В знак благодарности я заболтал мордой.

— Так что, повторяюсь, помалкивай. И будь предельно осторожен. Лучше делай вид, что ты вообще бестолковый на глушняк. Здесь это очень ценится. Я сам по ранней молодости на иллюзняках колготился весьма долго. А как все понял… Это и есть самая большая проблема: есть «Я», — он нерешительно потыкал себя в грудь. — А есть шесть миллиардов… Как ты их обозначил? «Чужие»! Вот что мне не дает покоя. Вот из-за чего я уже два месяца на этой устаревшей дешевой химии, окситибурате натрия… Впрочем, дешево и неплохо. Сбивает планку тяжело и наглухо, а затем выходишь с кафедры и начитываешь этим придуркам всякую чепухень. Поверь, им абсолютно плевать, что и слушать-то. Настолько они тупы. «Чужие»! Я вчера на вечернем приходе скомпилировал монографию из речей Гитлера, Геббельса и Риббентропа, подвел под это кое-какую сомнительную философскую базу еще жестче. Если хочешь, пойдем со мной сейчас на следующую пару на четвертый курс. Посидишь, послушаешь, за ними понаблюдаешь. Я выдам сейчас им эту компиляцию за Монтеня, за Монтеня, прикидываешь?

С тоской глядя в окно, я прикинул.

— Повторюсь, но им действительно все равно, что слушать. Они будут удивляться, восторгаться, уважительно сыпать комментариями. У них никогда не возникнет никаких вопросов по существу. Только по внешней форме. Они даже дружно прокомментируют мою компиляцию — типа какой этот, по их мнению, Монтень хороший и правильный. Вот увидишь, они все схавают. Сколько над ними ни глумись, все одно будут молчать. Кстати, таким образом я заодно опять же отдам дань философии нашего Директора — имитационизму.

Пока он говорил, я смотрел за окно на Тверской бульвар и думал, что когда-нибудь, когда мой кумполочек неразумный зашкалит окончательно, я пойду на Тверской бульварчик и наведу там порядок, разобравшись хоть с несколькими особями. Между тем мой собеседник начал дергать себя за самую мягкую мочку уха, наверное, уже ощущая тем самым единственным животным. Конечно, главное, чтоб он сейчас не захотел прикончить себе подобного. Чтобы переключить его внимание, я в красках рассказал ему о своей работе «Шоковое столкновение «Я» и «чужих» — единственно возможный путь продолжения существования».

— О! Это абсолютно верно! — порадовался он. — Сам до этого додумался или подсказал кто? Молодец! Но это лишь статья, и на ее базе надо разрабатывать большую работу.

Я скромно потупился.

— И все же будь осторожней! А лучше уезжай как можно дальше! Удивительно, что ты здесь, Северин. Впрочем, ты, видимо, не в себе. Уезжай в поселок Солнечное Далёко, в Африку, в свою девственно белую Антарктиду! И все. Пока. Удачи тебе и сказочного счастья в личной жизни. А мне надо на лекцию!

И убежал впопыхах.

Я даже не нашелся что ответить. Зато скрысятил десяток ампул окситибурата натрия из ящика стола. Похоже, эта речь была у него отрепетирована для таких, как я. Наконец-то мне все объяснили за Академию. Правда, подобную речь я как-то уже слышал от Эра. На этот раз от неприятностей меня спас окситибурат. А что? Лучше уж глотать, подавиться, захлебнуться, расплыться, перевоплотиться в пингвина или нефа.

Раз так, куда же дальше ехать-то? Неужели взаправдняк в Южную Америку, пока баксятки в наличмане лучезарятся? Такова жизнь, такова жизнь, болтают. А все равно пытаешься, пытаешься быть человеком, а ни черта не получается. Ждешь все чего-то по дурости. Надеешься. А в итоге стареешь только да морщинишься.

А потом заворачиваешься в белую простыню и зарываешься поглубже в землю вместе с цветами, досками и червяками. Лежишь себе и слушаешь, как радуются остальные особи и скорей-скорей зарывают тебя землей. Хоть жри ты эту землю — выбраться уже невозможно. А славная эра существования наверху все продолжается.