Что ж, желание вполне понятное.

Со слов лейтенанта, полк был тот еще более залитый спиртяшкой, нежели его рота. Всем ратничкам в том полку было лет тоже по восемнадцать. И в них кипела вся бравая скиновская удаль и ненависть к чернявым. К тому же полковник обещал всем, что будут они много стрелять по врагам. И обещания нужно было держать. «Кругом враги! Все лам желают зла. Стрелять во все, что движется. И побольше!»

Так отечески наставлял их полкан.

Тут они как раз лейтенантскую роту в темноте и увидали. Сомнений не было — чеченцы, наемники со всего мира. Рассмотрев в ночной бинокль сопящую, хрипящую, культурно отдыхающую роту лейтенанта, полковника осенило: «Вот оно, солнце Аустерлица!»

Он, ясно, хотел конкретнейших битв и славных побед. Чтобы воодушевить на атаку своих бойцов он, полковник, обратился к ним с пламенной речью:

— Солдаты! Настал час великой битвы! Это время грандиозных сражений! Сейчас мы делаем историю! Прольем же без лишних сомнений кровь за нашу великую матушку Россию! Во имя свободы и демократии, как говорят нам из ящика. Я чувствую, это ключевое сражение всей кампании. Там Шамиль, Хаттаб, Бен-Ладен и Удугов. Отомстим же чеченам за погибших наших товарищей! За наших детей, отцов и матерей! Вперед! В атаку! Пленных не брать!

Сам-то этот победоносец в атаку не пошел, а остался со штабными на холме рассматривать в ночной бинокль, что же выйдет изо всей его стратегической хренотени. И заранее радостно потирал руки, мечтая о квартирке в Химках.

Ударили они по всем правилам. Всей своей огневой мощью. И пока ошалелые легаши полковника в угаре стреляли во все стороны, а полусонные военные лейтенанта пытались отстреливаться, почти вся несчастная рота и полегла. Такое вот недоразумение вышло. Поразбирали они своих раненых и мертвых, выпили вместе за грядущую победу и разбрелись дальше по полям чеченцев разыскивать. Списали потери. Война, чего уж там. А лейтенант, культурно залитый по самые обода, во время боя нелепого даже и не проснулся. Это он с гордостью сказал. Вот какая боевая выучка, мол.

Это уже было что-то. У меня даже появился искренний интерес.

— Что дальше? — деликатно осведомился я. Эти устные мемуары меня так взволновали, что я даже слегка расстроился, типа у меня в голове пунктирчики не шторканулись отправиться в эту самую Чечню за впечатлениями.

Опять сожаления. Впрочем, я уже и так чувствовал себя достаточно подшторенным. Закурил «Camel» и слушал внимательно дальше.

— Ну уж отомстили мы за своих павших ребят на полный катушняк, — продолжал лейтенант, а рядовые приподняли свои квадратные головы и одобрительно загудели.

— Вмазали легавым этим по полной программе! Вот это была месть так всем местям месть. Эти легавые через неделю на одну деревушку набрели и с вэдэвэшниками, которые тоже у нас неслабо народа откинули, начали по местности разбираться. А мы это отродье убив двух зайцев все вместе и прищучили. Мы авиацию по-хитрому на них послали, а летчики по привычке деревню и снесли вчистую. Почти никто боеспособным оттуда и не смылся. А мы на летчиков все и свалили. Летчики виноваты, мол. Полковник в одну сторону, броник в другую! Всякое бывает… — философски заключил он. — А мне еще и награду выдали за блестяще проведенную рекогносцировку, чтобы замять все. Кстати, как ты думаешь, она наверное хороших денег стоит, медаль-то? Немалых, наверное? Ты не знаешь, куда ее загнать повыгодней, а? Финнам может? Или эстонцам?

Я молчал, переваривая. А они потом долго смеялись, вспоминая десятки других боевых историй. И очень сложно было разобраться в этом сложном переплетении боев армейских с десантниками, десантников против легавых и легавых против армейских вместе с десантниками. Справедливости ради надо отметить, что изредка, совсем запутавшись и озверев, они нападали и на местных. И даже пытались в них стрелять. Так что все в поряде.

К нам уже тайком подобрался рассвет. Меня совсем раскозявило, и я все ждал, когда они устанут гнать. Разговор был бредовый и бесполезный. Когда военный залитый, в нем уже сложно разглядеть нечто человекоподобное. Впрочем, это состояние им было близко по внутреннему интеллектуальному уровню. Поэтому и заливались.

Слово за слово, сумбурно путаясь с боев за демократию, они перескочили на любовь. Как у них там в центре Джохара была одна сорокапятилетняя ягодка на всех. А с ягодки плавно перешли за Родину крутить шарманку.

Разлили бодро и чокаются:

— За Отчизну! За нашу матушку Россию! За самую великую страну в мире и за ее доблестных защитников!

Мы снова выпили. Хмыри понимали: в том положении, в каком они оказались, единственное, что и остается, так декламировать за Родину, патриотизм и все такое прочее безмазовое.

Ну, ведь понятно даже ежу: «Конституция в опасности! Вперед, вперед, ради священной идеи свободы и демократии. Для торжества великой справедливости сначала нужно все утопить в крови, тогда всем будет хорошо. И когда вы, бесстрашные солдаты, все передохнете и передавите всех чеченцев, мы будем мониторить ящик и целоваться. А когда придет сообщение о том, что все кончено, мы снимем шляпы, понаставим павшим памятников. Вашим родственничкам мы дадим красивые дипломы, смахнув слезу, мы зачитаем искренние речи. А ваши жены получат справки, что вы были героями и смогут гордо хранить их в шкатулках и всем гордо показывать. И пока отмазавшиеся будут ездить на тачках с клавами по клубешникам, вам, неотмазавшиеся, предоставляется почетное право выпустить себе внутренности во имя нашей демократии и свободы. И лучше вам полечь там и не возвращаться. Кто нагло хочет вернуться домой — подлый трус. А еще мы пошлем генералов для отслежки, как вы там с врагами сражаетесь».

Примерно так быдлу ежедневно и втирали из всех медиаточек. Со сторонки-то виднее. Если же это касается тебя лично, то мигом патриотизм испаряется. Только мои попутчики этого не понимали. Я же говорю, с пунктирами в башкетниках у них было не ахти.

— А ты, парень, ты вот сам бы пошел воевать, если бы тебя позвала страна для защиты ее чести и территориальной целостности? А? Пошел бы? Это твой мужской долг! — это лейтенант так спросил. Ему хотелось побеседовать с более-менее умным собеседником, за которого он меня наивно принял, дуралей.

Я вовсе не собирался с ними ругаться. Это была их война. Я не хотел иметь к ней никакого касательства. Ни капли.

— Да нет, — говорю. — Такие варианты без маз. Пускай другие погибают неизвестно за что. Не вижу никаких причин, по которым я должен стрелять в людей безо всякого повода и безо всяких для себя материальных выгод. Перспектива на халяву умереть молодым меня не прикалывает. Кто за войну вопит, пускай первым туда и катит. Посмотрим, как он насчет этой самой войны тогда подергается-повыкаблучивается.

Наверное, я сказал что-то не то. Крыть они меня стали по полной. Слова, крики, лозунги.

Промеж тем за окном все стало совсем белым в плане рассвета.

А настроившийся на синюю волну лейтенант хотел все выяснить конца:

— Нет, ты мне скажи, — с трудом выговорил заплетающимся языком. — Скажи, что бы ты делал, если б тебя все равно на войну загребли?

— Я бы? — задумался и палку тоже перегнул, распалившись. — Да повалил бы свое офицерье да и махнул бы к чеченским партизанам. Они бы мне еще и баксяток приятных за это дали бы. Если уж долдонят, что твое призвание убивать или быть убитым, то, ясный пень, лучше это делать там, где за это финансовыми траншами пахнет. Да и помахать Родине белой ручкой с высоких гор.

Тут уж совсем запахло жареным. Эге, подумалось, уж не сболтнул ли я снова лишнего. Для них я оказался коллаборационистом и жалким гаденышем, которых они у себя там, на войне, пачками душили. Деревенский даже очнулся, оторвался от своей спиртяги и предложил им выйти, а мне сюда, в купе, фэшку кинуть, чтоб посмотреть, как я здесь покувыркаюсь. И стал «чеченом» меня называть. Я даже обиделся. Высказываешься, высказываешься, а что толку, если перед тобой всего-навсего три имбецила?