С теми, кто постарше, хуже. Они устало брели, волокли свои сумки, старость и сумрачные надежды хоть на малое. Когда едешь по одному и тому же маршруту раз в тридцатый, думать уже не о чем. В баулах, конечно, тряпье на сэйл. Весь мир — это торжественные колонки цифр и прайсы. Они знают все рынки Европы и, наверное, высшую математику. Вместо взгляда — циркуляция многозначных чисел, вместо мысли — щелканье калькуляторов. Словарный запас в двести слов и полная осведомленность.

«Итальянские рубашки! Китайские куртки! Дешево! Лучше не бывает!» — лечат они простаков на всех рынках мира. «Это ты мне вчера рваные шмотки подсунула, падаль!» — уверенно вопят они уже друг на друга. Когда они ругаются, их просто колотит. В такие моменты к ним лучше не подходить. Наливаются кровью глаза. Это просто шизоиды.

Уставшие, они возвращаются иногда домой и причем только для того, чтобы вывалить на отпрысков свою же злобу и ненависть. Вот это уже вполне серьезно. Это тема для отдельной работы.

Они и ласты откидывают либо в поездах, либо на рынках. Если обобщить, их и тащить далеко не надо. Потому что поезда — это кремационные камеры. А рынки — кладбища. Если вы, конечно, понимаете, о чем речь.

Плевать направо-налево, сидя на лавке, тоже неплохо. Надо попробовать плевать отовсюду. Когда между тобой и всем остальным пробегает черная кошка, сплевывай через левое плечо. И как можно больше. И быстрее. Если сильно повезет, то сможешь попасть кому-нибудь в рожу.

Тут что-то заверещало прямо с небес, прервав мои столь грустные размышления. Проверещало металлическим голосом. Догнал, что это по громкой связи объявляв ют посадку на поезд. Перепугался, конечно, я. Ну, в плане свой пропустить. Вне всяких сомнений, оставаться здесь было гнило. Конечно, если бы я был менее смышленым, то принял бы этот металлический голос за глас самого Бога. Ну якобы он наконец-то решил со мной переговорить.

Ан нет. Снова ошибся. Опять неудача.

Ненадолго показалось, что небо даже цвет изменило, да само время неслабо ускорилось. Все люди куда-то старались уехать, бежали, кашляли, спотыкались. Отходили грузовые поезда и мысли, вереницы пассажирских вагонов и собственные загрузы.

Как я уже упоминал, в основном, сидя на лавке, я ставился на тинэйджеров противоположного пола. Словом, получал эстетический сатисфай. Хватать удовольствие нужно почаще, ведь никогда не знаешь как, че-как будет дальше.

Так вот, короче, за что я парюсь-то.

Рядом со мной стояла очень красивая барышня. Стопудняк, весьма мазовая тина. Уж я-то как-нибудь разбираюсь. Единственное было не в теме — у нее лапы передние подрагивали. «Бедная, — пожалел я. — Совсем герл допился». Но почти сразу я подприметил, что руки у девки колыхались вместе с пластмассовой ерундовиной, которая была приделана к зеленому ящику на колесах. Внутри копошилось что-то живое. Кажется, завернутое в одеяло.

Ладно, смелей.

Исключительно из человеческого любопытства я заглянул осторожно внутрь зеленого ящичка. Вы,

конечно, мне можете и не поверить, но там детеныш прятался. Какой мне смысл врать-то? Маленький такой и розовый. Глаза у него были закрыты, а вдоль рта стекала какая-то сероватая жидкость. Постель у него была очень белая, прям как у покойника. А всегда один пес: и когда рождаешься, и когда коньки скидываешь — заворачивают в белое и чистое. И смысл примерно одинаковый.

Вскоре узнал, что тину кличут Катей. Это ее муж так назвал. Он громко попросил ее обождать, а сам пошел в шоп втариться хавкой. В дорогу, так он сказал.

Через минуту я подсмотрел в стеклянную перегородку, как выкаблучивался этот пройдоха. Судорожно заливал что-то себе внутрь, после каждого глотка морщился и испуганно оглядывался. Видимо, он делал что-то не совсем приличное и боялся, что его застукают. Я не стал по этому поводу заморочки себе выстраивать. Женатые, у них свои причуды.

Тем временем потомок этого типа за перегородкой иногда всхлипывал и причмокивал губками сквозь сон. Наверное, ему снились апельсиновые рощи и персиковые сады. Маленькие, они все наивные. Погоди, подумал я злорадно, подрастешь и тогда еще наглотаешься, и преимущественно темно-коричневого. Хотя, судя по тому, что у него текло изо рта, он чего-то уже нахлебался. Эта красотка, Катюха, как ее звали, тоже все понимала. Поэтому она скрутила мелкого тряпками крепко-накрепко, чтобы он не смог вырваться. Ну это тоже до поры до времени, говорят.

Кстати, девка догнала, что я внимательно наблюдаю за ее бесценным сокровищем, и стала поглядывать на меня с плохо скрываемой опаской.

Материнский инстинкт, догадался я. Природа. Природу я уважаю.

Чтобы ее успокоить, прикинулся по быстрячкам, что меня, как и всех, интересую только я сам. Для доказательства я стал ковыряться в ногтях, мол, от меня опасности не жди. Будь спокойна. И она вроде больше не переживала. А сам я стал ее тайком рассматривать.

Точеные черты лица, голубые глаза, черные вьющиеся волосы, тонкие лапки, обтянутые белыми джинсами. Одним словом, мазовая тина. И ведь еще наверняка добрая, нежная, ласковая. Пальцы ее, которые все продолжали трястись, были тонкие, длинные, ухоженные. Наверное, она увлекается музыкой, разбирается в литературе и искусстве. Я даже хотел тут же ей пылко выразить словами свою глубокую симпатию, дружеское расположение и участие. Ну уж совсем развезло меня на слезливые прогоны за лазурь, счастье и облака распрекрасные с южными ветрами.

Тут сверху вновь обрушились звуки. Но на этот раз обрушился такой чудовищный и скрежещущий вой, что, казалось теперь-то уж наверняка со всеми будет покончено. Первой мыслью было броситься на колени и начать стучать башкой о мостовую. Вторая мысль была о том, что я все же не христианин, поэтому воздержался от такого бурного проявления чувств. К моей чести, я почти поверил в Буду, Христа, Иегову, Кришну, Зевса, Юпитера и всех остальных прочих. Вдобавок стал призывать к себе на помощь и Марию Магдалину. Это тоже какая-то богиня. Я знаю, я помню. Казалось, начался Апокалипсис или по крайней мере война. Апокалипсис еще по барабану, но вот война… Нет, война мне на фиг не была нужна. Сейчас прилетят самолеты, швыряться начнут. Нет, на войну я не согласен. Черт с ним, пусть будет Апокалипсис.

Все же я осмотрелся. И ведь надо же! Это вопил тот самый мальчишка в коляске. Его пасть была разинута так широко, что все было ясно: этот маленький человечек хотел сожрать весь вокзал, для начала пытаясь всех напугать. Лицо от натуги у него побагровело и, казалось, вот-вот лопнет. Слава ангелам, что я о маленьких знаю лишь понаслышке. Видимо, когда личинкой откладываешься, все не так уж здорово. А может, помнишь еще отчетливо, как тебе до этого экшена рождения хорошо было. А потом почехлил, почехлил по жизни. И уже ничего толком не соображаешь.

Девчонка тоже догадалась, какую свинью она подложила своему ребенку. Она пыталась его баюкать, уговаривать, бренчать погремушками, засовывать ему в рот бутылку с той самой сероватой жидкостью. К сожалению, все было бесполезно. Он все равно хотел как можно громче пожаловаться о своих бедах окружающим. Не обращая внимания на пищу и мамины ласки, он упорно привлекал к себе внимание.

Но всякому терпению бывает предел. Девчонка тоже рассвирепела:

— Да заткнешься же ты наконец? — отчаянно вскрикнула она, растерянно оглядываясь по сторонам, словно призывая всех в свидетели.

Она ждала помощи. А помощь не шла.

Поняв, что подмоги ждать неоткуда, девчонка снова стала с остервенением совать ему в район мордашки эту злосчастную бутылку. Оттуда полилось, даже заливать коляску стало. Для удобства она обхватила бутылку обеими руками. Она даже заулыбалась. Она уже была готова на все. А уж ее запас слов, относящийся к анатомическим особенностям мужчин и женщин, был поистине впечатляющий.

Это событие собрало вокруг коляски множество проходящих мимо. В конце концов это уже было типа развлекалова. Да гаденыш и впрямь всем мешал слушать объявления на посадку своим обращением к миру. Все кивали головами, давали искренние советы, решая, как же посущественнее ответить на его вызов.