Он взял книгу из рук Гарро и прочёл вслух:

— «Вы, потомки тевтонских рыцарей, вы будете вести позорную войну, вы истребите множество людей и идей, в которых нуждается мир. Вы покажете миру, что немцы превратились в вандалов, что вы варвары, истребляющие цивилизацию». — Луи торжественно простёр руку. — «Вас ждёт возмездие, тевтоны. История произнесёт свой приговор…»

— И привести его в исполнение суждено нам! — крикнул Ярош. Он был возбуждён, его глаза блестели.

— Если бы форт мог передвигаться, подобно танку, он перешёл бы сейчас в атаку, — насмешливо проговорил Август.

— Неужели ещё ничего неизвестно?

Гарро вопросительно посмотрел на телефониста. Тот, нахмурившись, постучал рычагом, подул в трубку, осмотрел аппарат, проводку, недоуменно пожал плечами и несколько раз крикнул:

— Алло!.. Алло!..

Центральный пост не отзывался.

Гарро провёл ладонью по вспотевшему лбу.

— Это не может быть…

Август злорадно ухмыльнулся:

— Все, все может быть там, где люди не знают своего долга.

— Отец мой, вы прекрасно сделаете, если пройдёте в другое помещение, — резко сказал Гарро.

Ему только сейчас пришло в голову, что не следует оставлять в каземате ни этого попа, о котором давно ходят слухи, не располагающие в его пользу, ни подозрительного Каске, чьи пронацистские симпатии были известны всему заводу.

Гарро отрывисто бросил:

— Рядовой Каске! — В голосе его звучали нотки, заставившие механика вскочить и вытянуть руки по швам. — Вы пойдёте со мной. — И пока Каске брал винтовку и надевал шлем, Гарро пояснил Ярошу: — Мы дойдём до центрального поста, узнаем, в чём там дело. Оттуда я позвоню сюда.

Август молча поднялся и последовал за ними. Скоро их шаги смолкли в чёрном провале бетонного тоннеля, и в каземате снова не стало слышно ничего, кроме звонкого падения капель. Четверо солдат, как зачарованные, глядели на молчащий телефон; пятый — каптенармус, — отяжелев от коньяка и еды, клевал носом, сидя на койке, потом приткнулся к изголовью и заснул.

Ярошу казалось, что там, на земле, поверх многометровой толщи брони, изрытой норами казематов и ходами потерн, уже произошло что-то, что решило их судьбу, судьбу страны, народа, может быть всей Европы. Ему ни на минуту не приходило в голову, что молчание телефона могло быть простой случайностью. Маленький аппарат представлялся ему злобным обманщиком, злорадно скрывавшим от них, заточенных тут, важную, может быть роковую, тайну мирового значения…

Цихауэр то и дело подносил к уху карманные часы, словно движение секундной стрелки было недостаточным доказательством того, что они идут.

Прошло с четверть часа. Гарро давно должен был достичь центрального поста. Луи переводил взгляд с телефона на часы Цихауэра и обратно.

Телефонист несколько раз в нетерпении снимал трубку и дул в неё.

Ярош насторожённо следил за действиями телефониста. Когда тот в отчаянии бросил немую трубку на рычаг, Ярош спросил Цихауэра:

— Ты думаешь, что уже началось?

Цихауэр сердито повёл плечами.

— Если война начинается с того, что в фортах перестаёт работать связь, то…

— Ну?.. Что ты хочешь сказать? — нетерпеливо спрашивал его Луи.

— …поздравить нас не с чем.

— А как ты думаешь, Руди, — спросил телефонист, — они действительно такие негодяи или просто дураки?

— Ты о ком?

— Мюнхенские продавцы.

— Мне кажется, что Чемберлен — старый подлец. У него простой расчёт: заткнуть Гитлеру глотку за счёт Франции.

— А французы! Дураки или предатели?

— А французы?.. Одни из тех, кто согласился на Мюнхен, — дураки, другие чистой воды предатели, — не задумываясь, сказал Цихауэр.

— Господи боже мой! — в отчаянии воскликнул телефонист. — И всегда-то одно и то же: чем больше у людей денег, тем меньше у них совести. Словно золото, как ржавчина, ест человеческую душу.

— Пожалуй, ты не так уж далёк от истины, дорогой философ, — сказал Ярош.

— Да, жизнь частенько оказывается неплохим учителем. Какая книга может так открыть глаза на правду, как жизнь? — спросил Цихауэр.

— Тому, кто хочет видеть.

— Таким, как мы, незачем ходить по земле с завязанными глазами, — сказал телефонист.

— А именно этого-то и хотели бы те — «хозяева» жизни, — сказал Цихауэр.

— Это верно, — согласился телефонист. — Если бы мы могли на них работать без глаз, они ослепляли бы нас при самом рождении.

— Договорились, — неприязненно бросил проснувшийся каптенармус. — Тебя послушать, выходит, что ежели у человека завелось несколько тысчонок, так он уже вроде зверя.

— А разве не так? Разве все эти типы, там, наверху, не хуже зверей?! Разве они знают, что такое честь, патриотизм, честность?! — гневно воскликнул Ярош. — Разве для них отечество не там, где деньги? Не готовы ли они продать Чехословакию любому, кто обеспечит им барыш? — Ярош кивкам указал на телефониста: — Он верно сказал: всюду одно и то же. Все толстобрюхие заодно с этой шайкой — в Англии, в Германии, у нас. Всюду фабрикант — фабрикант, всюду помещик — помещик. Кровь для них — деньги. Честь — барыш. Наши чешские ничем не хуже остальных.

— И что самое обидное, — проговорил сквозь зубы телефонист, — каких-нибудь двадцать жуликов вертят двадцатью миллионами таких олухов, как я. Взяв пример с русских, и мы ведь можем, наконец, стукнуть кулаком по столу: а ну-ка, господа хорошие, не пора ли и вам туда же, куда послали своих кровососов русские?!. Ей-ей, и мы ведь можем, а?

— Это зависит от нас самих, — заметил Даррак.

— Луи, ты становишься человеком! — с улыбкой повторил Цихауэр.

Француз подбежал к рубильнику.

— Пора сорвать пломбу, Ярош! — быстро и взволнованно проговорил он. — Я чувствую, что случилось что-то нехорошее: телефон молчит, и Гарро не звонит, и Каске не возвращается… Что, если наверху уже немцы?

— Не говори глупостей. — Заметив, что Даррак тянется к пломбе, Ярош вскочил и оттолкнул его руку.

— Что-нибудь случилось с Гарро, — встревоженно проговорил Луи. — Позволь мне, капрал, сходить на пост.

Ярош одно мгновение в нерешительности смотрел на него, потом перевёл взгляд на Цихауэра.