Петровна отвечает: «Ну, мало ли, придумают...», а про

себя улыбается: все, все написано на запрокинутом лице

Нюши, в ее вдохновенных глазах. Поговорим о кличках,

а там перейдем на другое.

Вот Нюша рассказывает про комсорга Таню, что та

определенно влюблена в Бекишева, все заметили.

— Сплетни, можег,-— говорит Настасья Петровна.

— Ну, как же!—горячо говорит Нюша.—Если все

заметили.

Они разговаривают полушолотом — телята спят,

громко нельзя.

— Плохо ее дело,— говорит Настасья Петровна.— Он

с женой хорошо живет. Ничего у Тани не выйдет,

кроме слез.

— А вот интересно,— говорит Нюша,— я полюблю

кого-нибудь или же нет?

Дошли до самого главного разговора.

— Неужели обязательно все любят? — спрашивает

Нюша, глядя в потолок и покачиваясь.— Я не верю.

Настасья Петровна встает и идет посмотреть на

новорожденного. Он спит спокойно; она поправляет на нем

одеяльце и возвращается.

—- Спит? — спрашивает Нюша.

— Спит; посмотрел глазочками и опять заснул.

— Вот я говорю,— продолжает Нюша,— наверно, не

все любят. Есть чересчур гордые или чересчур занятые —

они не любят.

Еще что-то говорит Нюша. Настасье Петровне лень

вслушиваться, она смотрит на Нюшу и думает: вон как

тебя скрутило, девушка; сказать, может, Мите? Не очень-

то красивая, немножко шалая — ну, что за горе? Может,

с этой некрасивой и шалой он всю жизнь счастлив

будет. Как будто в красоте дело...

Нет, незачем Мите говорить: пусть сам ищет и

находит, что ему надо...

— Насчет себя лично я чувствую, что никогда не буду

любить,— говорит Нюша, вставая.— Я чересчур гордая^

Она накидывает платок так, что остаются открытыми

волосы над лбом и маленькое ухо с малиновой ягодкой

сережки; стоит, крепко прижав к груди руки, в которых:

держит концы платка, глаза сияют, как алмазы... «Ох?

как еще любить будешь,— думает Настасья Петрович,—

любовь в тебе — через край...»

Нюша уходит наконец. Настасья Петровна, поджидая

веттехника, прохаживается по профилакторию, потом вы

ходит во двор.

Вызвездило. Земля белеет, словно присыпанная

солью: подморозило, зима идет. Почему-то девичьи речи

Нюши растревожили Настасью Петровну,— с чего бы,

зачем? «Вот этого у меня никогда не было,— думает

она,— не было, не было... И не будет. Я уже старая».

Старая? А что такое старость?

«Но ведь я старости не чувствую,—думает Настасья

Петровна.— Мне и работа в охоту, и хожу легко, и

посмеяться рада.

Что же такое старость? Где она? Что поясница иной

раз болит? Л у молодых разве никогда ничего не болит?

Вот мои руки — разве они хуже, чем были раньше?

Молодые ко мне идут, и я их учу работать...

Вот разум мой—он сильнее, чем был.

А сердце мое — разве потухло оно? Горит, и болит,

и радуется больше прежнего!..»

Кто-то бежал к профилакторию со всех «ног.

Разбежавшись, чуть не налетел на Настасью Петровну. Нюша.

— Ой, это вы, Настасья Петровна!

— Вернулась? Не договорила чего?

— Клипсу потеряла, не у вас ли?

— Какую клипсу?

— Ну, серьги мои, с зажимами, клипсы называются.

Спать ложиться — смотрю, одной нет. Вся надежда, что

у вас.

— Иди, нищ.

Нюша Ескочила в профилакторий, повертелась там и

выскочила обратно.

— Тут, слава богу. Под табуреткой лежала. Фу,

слава багу. Я так испугалась. Мне Таня из Москвы

привезла...

— Ладно, беги.

Она постояла еще с минуту, слушая, как удаляю!ся

проворные нюшины каблуки. Холодным блеском

переливались звезды. Белел двор, словно посыпанный солью.

Шла зима.

Громадные четырехугольные шапчи сена движутся по

дороге. Сено возят трактором с лугов в совхоз «Ясный

берег».

Замечтался тракторист и не видит встречного «газика»,

«Газик» останавливается и сигналит. Тракторист

встрепенулся, сворачивает в сторонку, к обочине. «Газик»

осторожно проезжает, клочок сена остается на ручке

дверцы...

Сор-сжи-белобоки нахально переходят дорогу, не

пугаясь ни машин, ни лошадей. Серое небо над равниной

тоже словно замечталась, задумалось: начать сыпать снегом

или погодить? Ровно бы пора: вот уже под^л холодный

ветер, предвестник зимы; передумал — перестал дуть, и

опять бездельно дремлет-мечтает серое небо.

По горизонту окаймлено оно широкой темной полосой:

не поймешь — лес или туча. На фоне этой темной полосы

силосные башни, обшитые серой дранкой, отсвечивают

свинцовым светом. Издали они похожи на башни

крепости...

Все фермы совхоза на первый взгляд одинаковы: много

построек, деревянных и кирпичных; крыши — те крытые

дранкой, а те железом. На каждой ферме жилые дома,

скотные дворы, телятники, конюшни, склады, ледники,

овощехранилища, сады, — но у каждой свои особые

приметы и свой вес в хозяйстве. Например, контора,

мельница и главные зерновые склады находятся на первой

ферме. Подсобное хозяйство — овцы, свиньи, куры, гуси —

на второй. А на третьей выращиваются племенные бычки,

которые потом передаются племзаготконторе.

Фермы отстоят друг от друга далеко: с одной другую

видно еле-еле, и то лишь в ясную погоду. Между первой

и второй фермами стоит в чистом поле новенькое

кирпичное здание школы под яркозеленой крышей.

Ежедневно, в будни и в праздник, из совхоза ранним

утром выходят грузовики с большими бидонами молока.

Они едут в Кострово, на сливной пункт. Из Косгрова

молоко с утренним поездом отправляется на завод

молочных консервов. В центре молочного края стоит

завод, все окрестные колхозы и совхозы — его

поставщики...

Земли совхоза «Ясный берег» расположены по обе

стороны речки; они соединяются нешироким деревянным

мостом. На левом берегу — заливные луга, летние выпасы,

клеверные посевы.

Тот человек, которому пришло в голову дать совхозу

название «Ясный берег», — наверное, глядел тот человек

с правого берега на левый в весенний день, когда

половодье еще не спало и под весенним солнцем в золотом

пару стояли хмолоденькие вербы по колено в воде; или

глядел он на левый берег летом, когда на лугах пестрым-

пестро от цветов и не трава стоит — лес густой... Но даже

сейчас, в день сумрачный и холодный, в канун зимы,

хорош наш берег! Серой дымкой подернут он, в дымке

вербы и высокие стога, а за вербами, за стогами —

бескрайняя, туда-туда уходящая, до боли ненаглядная

русская даль...

Перед маленьким зеркалом стоит веттехник Толя, он

же Анатолий Иваныч.

Анатолием Иванычем он стал недавно, когда, окончив

техникум, поступил в со-вхоз на работу. Сейчас он уже

привык к новому имени и, чтобы его оправдать, пошел на

некоторые жертвы: держится солидно; покуривает. Толя

чувствует к табаку отвращение; Анатолию Иванычу как-

то неудобно говорить «спасибо, не курю», когда

предлагают папиросу. (Могут подумать, что Анатолий Иваныч

очень молодой, чуть ли не мальчик.)

Он любит свою специальность, любит также писать

пьесы и играть в них смешные роли. Любит свою маму,

которая живет в Саратове и которой он из каждой

получки посылает деньжат. Любит танцовать и танцует

хорошо. У него добрые темные глаза с пушистыми ресницами

и мягкие детские губы.

Сейчас он собирается в город, в дом культуры, на

вечер, посвященный XXIX годовщин-е Октября. Будет

торжественная часть, потом концерт и танцы. На концерте

выступят артисты, приехавшие из областного центра. На