Сначала я вижу, что она сидит на своей кровати и говорит по телефону, бросая на меня свои излюбленныe взгляды «ты мне мешаешь, хочу, чтобы ты ушла». Шугар была на концерте в субботу, и я обратила внимание, что после него она превратилась в полную суку по отношению ко мне.

Я слегка улыбаюсь и киваю ей головой.

— Как дела, Шугар?

А потом я вижу, что работа, которую я закончила и распечатала вчера в библиотеке (потому что у меня нет принтера), та работа, которую нужно сдать завтра в 7:30, потому что мой профессор не верит в технологии и сдачу работ в электронном виде, разбросана по полу и кто-то потоптался по ней грязными сапогами.

Сразу же перевожу взгляд на обувь Шугар. Конечно же, это она.

Обычно, я бы просто пошла в библиотеку и снова распечатала работу, но, как уже было сказано, сегодня был дерьмовый день и я настроена на негативный разговор.

Тем не менее, спокойно говорю:

— Что за черт? — Я просто хочу спать.

Она даже не смотрит на меня.

Подхожу к ее кровати. Кровь закипает, но голос все еще звучит четко и ровно. Таким голосом я обычно разговаривала с мамой, когда была зла на нее, и мне нужно было высказаться, но в комнате была Грейс, а я не хотел ее расстраивать. Я мастерски научилась пользоваться этим голосом.

— Шугар, что за дела, подруга? — Показываю на листы бумаги.

Она игнорирует меня, продолжая что-то шептать по телефону. Не могу поверить в это. Эта девушка нанесла ущерб моей собственности, а теперь, черт возьми, просто игнорирует меня.

Слегка повышаю голос:

— Шугар, что произошло с моей работой?

Она все еще игнорирует.

К черту.

Она вывела меня из себя. Я не люблю кричать. Крик, для меня, — кульминационный момент потери контроля над собой. Поэтому я не кричу. Вместо этого просто понижаю голос практически до шепота, так, что человеку приходится напрячься, чтобы расслышать его. Так я знаю, что каждое мое слово слушают.

— Шугар, клянусь Богом, я не любитель насилия, но если ты не прекратишь свою беседу и не скажешь мне, что здесь произошло, я вырву этот чертов телефон у тебя из рук и засуну его в твою чертову задницу.

Шугар в шоке широко раскрывает глаза.

— Гм, мне нужно идти. Я тебе перезвоню.

К тому моменту, как она убирает телефон, на ее лице снова появляется дерзкое выражение.

— Что? — огрызается она.

— Подруга? — Показываю на пол.

Она закатывает глаза.

— Это была случайность. Должно быть, смахнула их со стола, когда проходила мимо.

Я качаю головой.

— А потом что? Случайно станцевала на них танец с сомбреро?

Она пожимает плечами.

— Прости. — Самое неискреннее извинение в моей жизни. Она с таким же успехом могла сказать «Да пошла ты».

Хватаю сумку и флэшку со стола и уже в дверях поворачиваюсь и тычу в нее пальцем:

— Знаешь, что, Шугар, мне бы хотелось, чтобы мы подружились, но ты все делаешь для того, чтобы этого не произошло. Ты испоганила и не вернула мне несколько футболок, ты ешь мою еду из холодильника и несколько раз в неделю не пускаешь меня в собственную комнату. Но с меня довольно. — Показываю на пол. — Как ты посмела испортить мою работу? Не знаю, для чего здесь ты, а я для того, чтобы получить образование, потому что это важно для меня. — Прищуриваюсь и сквозь сжатые зубы угрожающе произношу: — С этого момента, держи свои руки подальше от моих вещей.

В ее глазах страх, но она пытается закатить глаза. Это просто жалко. Сейчас она боится меня. Шугар зло выдавливает из себя:

— Как пожелаешь.

Мне хочется придушить ее, тем не менее, я говорю простые, но от этого не менее эффективные слова:

— Пошла в задницу, Шугар. — И хлопаю дверью.

На улице, по дороге в библиотеку холодно и заснежено. Чтобы заново распечатать работу, у меня уходит всего несколько минут, тем не менее, я сижу и еще около часа читаю, пока не успокаиваюсь достаточно, чтобы вернуться в свою комнату.

Ненавижу злиться. Чувствую себя еще более опустошенной, чем до этого.

В комнате Шугар нет. Странно, но чувствую себя немного виноватой, потому что, скорее всего, она ушла из-за меня. Но как только я оказываюсь в кровати, чувство вины моментально испаряется.

Думаю, Бог все же услышал меня.

Вторник – Среда, 1,2 ноября

Кейт

В последнее время я постоянно принимаю ибупрофен. Сегодня обнаружила, что его осталось совсем на донышке, поэтому по пути с работы домой, останавливаюсь возле продуктового через дорогу от "Граундс".

Увидев Келлера, едва узнаю его, настолько он бледен. Я не видела его с вечера субботы и совсем не так планировала встретиться с ним — хотела дать ему несколько дней, чтобы остыть. Эгоистичная часть меня, отвечающая за самосохранение, требует развернуться и исчезнуть, пока он не увидел меня. Но сострадающая подавляет ее:

— Он выглядит как смерть. Помоги ему.

Сострадание всегда одерживает верх над самосохранением.

— Келлер? Тебе нужна помощь?

Если я его и напугала, то он никак этого не показывает. С большим трудом

Келлер поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Он выглядит так, как будто не принимал душ несколько недель — слипшиеся волосы, налитые кровью глаза и огромные фиолетовые синяки под глазами. Понимаю, что он болен.

Келлер безучастно смотрит на меня, и я не знаю: то ли у него нет сил говорить, то ли он просто не хочет.

Дотрагиваюсь до его лба — он пышет жаром и влажный от пота. Меня всегда пугала лихородка. Когда ее подхватывала Грейси, я не могла спать, поэтому просто сидела на кровати возле нее. Она всегда хотела, чтобы я держала ее за руку.

— Келлер, почему ты не в постели? Ты весь горишь.

Он измучен донельзя. И как только нашел силы, чтобы перейти дорогу?

Осматриваю полки, перед которыми он стоит.

— Что тебе нужно?

Келлер пожимает плечами. Он в каком-то бредовом состоянии.

Пытаюсь взять его за руку, но вместо этого он обнимает меня за плечи, такой тяжелый и беспомощный. Веду его к лавочке возле окошка фармацевта и сажаю на нее. Проконсультировавшись, покупаю себе ибупрофен и таблетки для Келлера. Заодно беру две банки куриного супа с лапшой, одну с томатным супом и пакет апельсинового сока.

Оплатив покупки, возвращаюсь к Келлеру и мы с большим трудом двигаемся через дорогу в его квартиру. Возле двери мне приходится обыскать его карманы, чтобы найти ключ.

Переступив порог, он сразу же падает на кровать. Даю ему лекарства, а потом начинаю обдумывать, как бы охладить его. В конце концов, принимаю решение поступить так, как обычно делала с Грейс. Ему сейчас не до скромности, поэтому раздеваю его до трусов.

Я очень переживаю, когда люди находятся в подобном болезненном состоянии. Переживаю настолько, что хочется уйти и не иметь с этим дела, но я не могу. И не из-за чувства вины, а просто потому, что ты нужен этим людям.

У Келлера двуспальная кровать, но я едва умещаюсь на матрасе рядом с ним. У нее нет спинки, поэтому сижу, прислонившись к стене, держу его за руку, убираю влажные волосы со лба и что-то напеваю про себя. Это дурная привычка, но благодаря ей, я бодрствую. Как только температура спадает, расслабляюсь и засыпаю.

Открываю глаза и какое-то время пытаюсь привыкнуть к темноте. Часы на комоде Келлера показывают 12:17 утра. У меня болит шея, потому что я так и уснула сидя. Голова Келлера лежит на моем бедре, а рукой он обнимает ноги, заключая меня в своеобразную ловушку. Задерживаю дыхание и обращаюсь к всевышнему:

— Пожалуйста, сделай так, чтобы у него больше не было лихорадки.

Нежно дотрагиваюсь до его лба — он сухой и прохладный. Делаю выдох и смотрю на потолок. Большое спасибо, дружище.

Мне хочется в туалет. А еще урчит в животе.

Взвешиваю все за и против. Келлер так мирно спит, и он здесь, со мной.

Поэтому делаю то, что должна. Откидываю голову к стене и наслаждаюсь физической близостью. Прикосновения обычно недооценивают, но человеку просто необходим контакт. В свое время Грейси, Гас и Одри постоянно обнимали меня, держали за руку и целовали в лоб. Мне так этого не хватает. Поэтому сейчас я с жадностью собираюсь воспользоваться каждой секундой наедине с Келлером.