Разговор под развесистым ореховым деревом поначалу шел о Фуате, который отбывал свой срок в лагере на Урале. Хафизе рассказала, что Фуат держится молодцом, даже поправился и посвежел.
- Ну конечно, никаких забот! На полном государственном обеспечении! – сидевшие под навесом во дворе мужчины и женщины невесело посмеялись. Не смеялась только Хафизе.
Посмеялись, потом погоревали, вспомнив Мустафу, объявившего в заключении очередную голодовку.
После наступившего молчания в разговор включился Февзи, который со знанием дела сказал, что, в общем, теперешние условия заключения лучше тех, которые были в пятидесятых годах, да и сроки поменьше.
- Хотя я лично не жалею, что попал в лагерь, - добавил он. - Мы жили в лагере под Ишимбаем своей крымскотатарской колонией, и общение со старшими товарищами сыграло в моем образовании роль гораздо большую, чем исторический факультет Ленинградского университета.
- Да, ты был мальчишкой, у тебя не было семьи, - заметил Шамиль. – В молодости все лишения переносятся легче.
Помолчали, задумавшись над нелегкой судьбой своего народа.
Вышла из дома жена Шамиля и знаками показала, что пора садиться за стол.
- Ну, ватандашлар, мойте руки, - весело провозгласил Шамиль. – Вон жена дает знать, что тава-локум остывает.
После трапезы опять вышли во двор. Кто курил в стороне, кто забавлялся с малышами.
Камилл обратился к ленинградцу Володе с некоторой ехидцей:
- Так ты нашел этот самый Киммерион?
Володя странно посмотрел на москвича и ничего не сказал.
- Так его же выгнали с работы! – воскликнул Февзи, неодобрительно взглянув на Камилла. - Не он теперь ищет, а тот, кто сейчас ищет, найдет здесь славянское городище и берестяные грамоты. Найдет, найдет! В отличие от Владимира Сергеевича…
Да, Володю с работы таки вытурили. У него были весьма могущественные недруги, которым он мешал своей принципиальностью и нежеланием подчинять научные выводы идеологическим догмам. И эти недруги нашли хороший повод его, как говорится, подставить – или замарать этого чистюлю, повязав общей подлостью, или вытолкать его. На закрытом заседании партийного бюро было прочитано письмо из обкома о вредной деятельности академика А. Д. Сахарова, написавшего и распространившего вредную антипартийную статью "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», и публично выступающего в защиту осужденных советским судом уголовных преступников. Предполагалось начать открытую кампанию по дискредитации академика, а до этого нужно было подготовить общественное мнение среди творческой интеллигенции.
На следующий день Володю пригласили в партком.
- Вчера на партсобрании рассматривался очень важный вопрос об антисоветском поведении некоего гражданина Сахарова, - парторг строго поглядел в глаза Володе, потом продолжил: - Надо сделать на философском семинаре доклад о вредных взглядах этого, с позволения сказать, академика. Мы решили поручить этот доклад вам, Владимир Сергеевич.
Он посмотрел на сидящих за столом членов партбюро:
- Возражения будут? – вопрос был задан для проформы.
Члены бюро, понятное дело, обсудили предложенную кандидатуру докладчика на семинаре заранее, и в ответ на вопрос своего партийного руководителя все присутствующие одобрительно заулыбались.
Конечно, Володя знал из сообщений зарубежных радиоголосов о начавшемся гонении на академика Сахарова. Но он мог бы отказаться от навязываемого ему поручения, сославшись на то, что ничего о таком человеке не знает, и это косвенно означало бы что «настоящий советский человек» товарищ Орлов не слушает «вражеские голоса». Однако Володе такие игры в лояльность претили, также его оскорбило само предложение участвовать в шельмовании достойного человека.
«За кого эти гады меня принимают?» - закипело у него в груди.
Надо было сейчас же достойно отмежеваться от этой компашки, которая возжелала запачкать его соучастием в гнусности.
- У меня есть возражение, - спокойно произнес он, поднявшись с места.
Парторг посмотрел на него с демонстративным изумлением, другие же члены бюро воззрились с неподдельным интересом.
- Я недавно был в Москве…
Володя неспешно оглядел уставившихся на него «партай геноссе» и продолжил:
- Там я оказался возле Останкинской телебашни. Я задрал голову и плюнул на ее шпиль, но мой плевок шлепнулся мне на глаза. Мне это не понравилось…
Володя еще раз оглядел ошарашенное партбюро и сел. В аудитории какое-то время держалась тишина, потом кто-то крякнул, кто-то засмеялся, а кто-то даже хлопнул в ладоши. Парторг не ожидал именно такого результата своего провокационного предложения, полагая, что, в крайнем случае, последует просто отказ руководителя экспедиционной группы от выступления на семинаре. А случилась прямо таки антисоветская демонстрация.
- Это антисоветская демонстрация! - воскликнул он. - Что вы себе позволяете, коммунист Орлов?
- Я ответил вам на ваше предложение отказом и аргументировал свой отказ, - все так же спокойно ответствовал Володя.
- Так…, - парторг переглянулся с одним из заместителей директора (сам директор состоял в партийной организации при райкоме партии). - Ну, что же! Примем сказанное во внимание. Все могут быть свободными.
После этого Володю при переизбрании на должность «прокатили» при помощи хорошо известного механизма. Но из партии не погнали – поостереглись огласки.
Узнав о том, что произошло с ленинградским археологом, Камилл почувствовал неловкость. Но, право, не мог же он предположить… И неприязнь к этому славному парню Володе истаяла в его душе. Кажется, московский безработный понял причину своего прежнего отношения к Володе – то было чувство изгоя, лишенного возможности заниматься своей наукой, к обладающему правом на работу коллеге.
Камилл грустно подумал, что двухлетнее пребывание в бойлерной испортило, видимо, его характер. Он счел необходимым повиниться:
- Извини, Володя. В нашей стране, как встретишь порядочного человека, так поначалу надо, по-видимому, справляться, не безработный ли он.
- Спасибо за высокую оценку, - иронически улыбнулся Володя.
Камилл хорошо представлял его состояние и спросил на правах безработного с большим стажем:
- Есть шансы вернуться в науку?
- Не-а, - с подчеркнутым безразличием ответил Володя.
Камилл знал цену этого безразличия.
- Ну вот, можно загадывать желание! – засмеялся Керим. – Сошлись вместе три безработных профессора!
Февзи отвлекся на своего младшенького, а трое безработных из Москвы, Ленинграда и Крыма завели беседу между собой. Они потешались над тем, что и Володе удалось, как и Камиллу, по блату устроиться оператором бойлерной, и веселью этой троицы позавидовал бы иной из их удачливых коллег-конформистов.
- И в Питере, значит, действует подпольный профсоюз научных работников? – смеялся Камилл.
– А как же! Чем мы хуже москвичей? – веселился Володя.
А Керим с деланной грустью заметил, что в Старом Крыму, к сожалению, нет системы центрального отопления.
- Но твои заработки, надеюсь, не уступают заработкам профессоров-бойлерщиков? – спросил Камилл, в ответ на что профессор-огородник скромно промолчал.
Потом Камилл подошел к Абхаиру и Алиме и взял на руки их сынишку.
- Как назвали джигита? – спросил он.
- Джигита нашего зовут Халил, - с гордостью ответил Абхаир, - Халил Абхаир огълу.
И вдруг засмеялся, и Алиме присоединилась к его смеху.
- Чему вы смеетесь, - тоже заулыбались Камилл и подошедший Февзи.
- А мой сын только вчера обрел законного папашу, - Алиме продолжала смеяться.
И тогда Абхаир разъяснил, что до вчерашнего дня Халилчик считался незаконнорожденным, ибо родила его числящаяся незамужней Алиме.
- А как же иначе, ведь паспорт у меня без прописки, брак с Абхаиром не зарегистрирован, - говорила Алиме, и поспешила добавить: - Зато мулла скрепил наш брак молитвой.