— Идж! Миша бенде з нами$7

Он стал что-то горячо втолковывать Мише, показывая то на ржавые ворота госпиталя, то на ребят, засевших в разрушенном доме.

— О чём это он? — не понял Миша.

Онуте объяснила:

— Он говорит: они шли к тебе, а их не пускают.

— Кто не пускает? — спросил Миша.

— Ребята с нашей улицы.

— А эти откуда?

— Эти не с нашей, эти — с Завальной… Пойдём туда. Там Юргис, Антанас, Пятрас… пойдём!

Миша посмотрел туда, куда его тянула Онуте. Ребята там сгрудились вокруг своего «атамана»- рослого, красивого мальчика Юргиса.

Миша не знал, как быть. Он сказал:

— Онуте, знаешь чего? Давай позовём тех сюда, ладно?

Онуте обрадовалась:

— Ой, то правильно!

Она приложила ладонь ко рту, крикнула:

— Эйкит ча, бернюкай! (Идите сюда, мальчики!)

Но Юргис замотал кудлатой головой: мол, не желаем, идите сами сюда.

— Ладно, — махнул рукой Миша. — Онуте, тогда пускай все идут сюда, на середину.

И вот обе «армии» сошлись на середине улицы. Коренастый Бронек воинственно поглядывал из-под каски на высокого, вихрастого Юргиса. А Юргис стоял, гордо выпятив грудь с самодельной портупеей и выставив вперёд ногу в огромном солдатском башмаке.

Ребята во все глаза смотрели на Мишу.

— Ребята… — начал он. Но тут он спохватился, что ребята не понимают по-русски, и обернулся к Онуте: — Онуте, скажи им… Не надо улица на улицу. В Москве тысяча улиц, и то так не играют.

— А як играют? — спросил Бронек, поправляя на себе амуницию — пустую кобуру и деревянную шащку.

Миша на минуту задумался:

— Как? Да по-всякому… Мало ли… Вот в тимуровцев можно.

— Чего, чего? — переспросила Онуте. — То я даже не знаю, как сказать.

— В тимуровцев, — повторил Миша. — Это был такой пионер, Тимур. Он был очень смелый. И всем помогал. У него были ребята, товарищи, называлась — команда. И воевали они не между собой, а с Квакиным…

Онуте, как могла, переводила Мишину речь. Ребята, кажется, не всё понимали, но слушали внимательно.

— Онуте, знаешь чего? Скажи им, пускай сделают перемирие, вот!

Видно, Онуте самой давно уже надоела «война» между ребятами. Она весело крикнула:

— Тарпукарис! Тарпукарис!

Это слово всем понравилось. Бронек стукнул себя по каске кулаком, потом приставил к ней растопыренную пятерню, подошёл к Мише и щёлкнул босыми пятками:

— Hex бендзе так… (Пускай будет так.) До видзеня, Москва. Хлопцы, за мной!

Он взмахнул кобурой, и все его хлопцы врассыпную бросились за ним на Страшун-улицу. Там у них был свой «штаб».

А Юргис подошёл к Онуте:

— Оняле, приходи к нам, на гору Гедимина, Пароль «Нерис».

И он повёл своё «войско» к горе Гедимина, А Миша проводил Онуте до сторожки, зашёл к себе во флигелёк, достал свою книжечку и записал:

«Тарпукарис» значит «перемирие»

Глава девятая

ЗЕЛЁНЕНЬКИЙ

— Встать! Смирно! Щи идут!

Так всегда командовал дядя Корней, когда в три часа дня приходил во флигелёк со сверкающим солдатским котелком в одной руке и миской каши в другой.

Начальник обедал в госпитале, а для Миши дядя Корней приносил обед во флигелёк.

Однажды он пришёл не один. За тесёмку его халата держался маленький мальчик, лет шести-семи, с большой стриженой чёрной головой и чёрными, как уголь, глазами. На нём тоже был халат. Рукава были на три четверти закатаны, а подол, чуть ли не до половины подшитый, тянулся по полу.

Мальчик робко остановился на пороге. А дядя Корней поставил котелок на стол, вынул ложку, вытер её уголком халата и сказал:

— Милости просим, садись, москвич, поешь. Щи нынче добрые, с мясом!

— Спасибо, дядя Корней!

Над котелком вился вкусный белый парок. Миша, посматривая на черноглазого мальчика, взял тяжёлую ложку. Дядя Корней сказал:

— А вот это, познакомьтесь, самый главный наш пациент — Зеличок.

Услыхав своё имя, мальчик подошёл к Мише, протянул лёгкую, сухонькую ручку и нараспев произнёс:

— Зе-лин-ке.

Тут Миша узнал его. Это был тот самый мальчик, которого Миша видел когда-то в саду, среди раненых.

— Зелинке! — подхватил дядя Корней и погладил мальчика по голове. — А в палате бойцы его Зелёненьким прозвали.

— Зелёненький? — улыбнулся Миша и протянул мальчику ложку: — На, Зелёненький, поешь со мной.

Зеличок покачал головой.

— Нет, — сказал дядя Корней, — мы уже отобедали. Скажи: «Сам кушай, Миша!»

Миша окунул ложку в котелок. Щи на самом деле были хороши. Очень приятно было есть из котелка, будто ты настоящий боец и после долгого перехода отдыхаешь на привале за дымящимся котелком.

— А по-русски ты умеешь? — спросил Миша.

Мальчик поднял на дядю Корнея свои большие блестящие чёрные глаза и, сильно картавя, старательно произнёс:

— Умею. Зд'авствуйте! Да зд'авствует К'ас-ная А'мия! У'а!

— Ура! — подхватил Миша. — Молодец!

— Видишь, какие мы умники, — сказал дядя Корней и погладил Зеличка по макушке. — Сейчас-то мы уж гладкие стали. А какой он был, когда его подобрали! Кожа да косточки.

— А где ж вы его нашли, дядя Корней? — спросил Миша, выуживая из котелка жирное мясо.

— Да тут неподалёку. Страшун-улица есть такая. Вот уж подлинно что Страшун-улица!

— Я знаю, — подхватил Миша. — Я там был, дядя Корней. Я там чуть не заблудился.

— А нехитрая штука там и заблудиться. Переулков этих, закоулков, ну-ну! — Дядя Корней махнул рукой. — А ты, сынок, туда не ходи. Ведь фашисты что сделали? Как вошли в город, так загнали туда, в те закоулки, шестьдесят тысяч душ…

— А зачем, дядя Корней? — спросил Миша, дуя на горячие щи.

— Зачем? Да как тебе сказать…

Дядя Корней помолчал, потом пригнулся к Мише и тихо сказал:

— Чтоб их убивать сподручней было, вот зачем!

Миша испуганно уставился на дядю Корнея и выкрикнул:

— За что?

Дядя Корней оглянулся на Зелёненького. Мальчик нашёл на столе бинокль и забавлялся, приставляя его к глазам то одной, то другой стороной.

— Какой там — за что, — сказал дядя Корней. — Убивали ни за что. Всех подряд — старых да малых, женщин, младенцев, — никого не щадили!

Миша отодвинул от себя котелок, над которым ещё вился зыбкий белый пар. Зелёненький опасливо посмотрел на Мишу и положил бинокль на стол.

— Эх я, старый пень! — проворчал дядя Корней. — Не надо бы тебе говорить. Я уж тут ко всему привык, а свежему человеку, конечно, тяжело… Зеличок, скажи мальчику: «Не расстраивайся, Миша, поешь!»

Зеличок словно понял дядю Корнея, подбежал к Мише и стал его дёргать за рукав. Миша вынул из кармана фонарик и зажёг его. Зеличок схватил фонарик и стал нажимать слабой рукой. Фонарик еле-еле засветился. Зеличок забегал по комнате, и слабый луч бегал вместе с ним. Дядя Корней молча следил за мелькающим бледно-жёлтым пятнышком света.

— И… никто… не спасся? — спросил Миша.

— Да почитай что никто, — отозвался тихо дядя Корней. — Зеличка нашего знаешь где нашли?

— Где?

— Вот, слушай. Фашисты, когда им отсюда отступать пришлось, решили напоследок всех, кто ещё остался на Страшун-улице, прикончить. Пошли по домам. А мать Зеличка слышит — идут. Куда спрячешься? Фашисты везде найдут. Вот её надоумило. Скатерть со стола сняла, завернула сына в скатерть — и на стенку, на гвоздик. Он затаился в узле, молчит. Фашисты ворвались, мать убили, а на узел второпях и не обратили внимания. Так наш Зеличок и уцелел.

Дядя Корней помолчал.

— Потом наши пришли, подобрали его — и к нам, в госпиталь. Теперь видишь какой гладкий стал! Скоро на выписку, да выписывать некуда.

Он поманил Зеличка толстым, морщинистым пальцем:

— Пойдём, Зелёненький, а то доктор заругается. Отдай мальчику фонарик. Скажи: «До свиданья, мальчик!»

Зеличок послушно вернул фонарик, протянул руку:

— До свиданья.

— До свиданья, Зелёненький. Приходи ко мне!