Многие разинув рты смотрели на того, кто выдумал такое подходящее имя. И каждый

досадовал, что не он предложил его прежде. На том и порешили. Но тут вступили другие,

поученее.

— Нельзя это, львы не водятся в нашей стране,— обратились они к учителю.

— Нет, Лев.

— Нет, не Лев...

   Учитель принужден был с помощью хворостины положить конец этой перепалке. Пёс был

рядом, тут же, и наблюдал за всеми их движениями, готовый прыгнуть и их утихомирить...

— А я вот что думаю,— сказал наконец учитель, недовольный тем, как прошло обсуждение,—

я думаю, назовем мы его Чабанила.

   Дети удивились.

— Почему?

— Потому что он ведёт себя с вами и сторожит вас точно так же, как чабан своих ягнят.

— Чабанила, Чабанила! — загалдели, обрадовавшись, дети.

   С тех пор так и стали звать Самсона. Он принял это имя с удовольствием, так как оно положило

конец ссоре, признал его и стал послушно на него откликаться.

   Так прошла длинная осень с дождями, редкими прояснениями и грязью.

   Не нравились Чабаниле только воскресенья и праздники... Он не понимал, почему в эти дни его

ягнята не возвращаются в загон. Выйдет, бывало, на дорогу и долго ждёт их... Некоторые дети

звали его издали. Он бежал к ним и пытался загнать в школу. Но появлялся чабан и вёл ягнят в

другое место — к загону, куда пёс не имел права входить и откуда доносилось пение. В эти

скучные дни гулко отдавался звон большого колокола, не похожий на маленький писклявый

бубенчик на шее племенного барана в горах... Этот колокол звал туда ягнят и чабана. Звуки его

доносились, как звенящий ветер, они пронизывали его и пугали... Он поднимался и спешил на

улицу — подальше от колокольни, и там лежал, положив морду на лапы... Когда кончалось то,

что там происходило (он не знал что: стрижка шерсти, доение?), они возвращались домой

вдвоем с учителем, оба хмурые,— их ягнята смешались с толпой людей, и извлечь их оттуда

было невозможно.

— Ничего, Чабанила, завтра они опять придут,— успокаивал его учитель.

   Потом зима раскинулась вьюгами, сквозь которые надо вести стадо, и наступило рождество с

каникулами. Школа опустела; собака и учитель опечалились... Чтобы скоротать время, чабан

принялся сооружать псу укрытие от мороза: сбил доски, построил конуру, выстлал её сеном.

— Будешь здесь спать по-царски, Чабанила,— сказал, кончив работу, хозяин, подталкивая

пса в будку.

   Но загнать его туда пришлось почти силком. Пёс не желал оставаться в будке ни минуты. Он

выходил на снег и никакими силами не хотел примириться с этой давившей его крышкой...

Утром хозяин снова нашёл его на галерее. Он свернулся калачиком у дверей.

— С твоей косматой сарикой ты можешь спать и на улице...

   И хозяин оставил его в покое.

   Но пёс чах и мрачнел. Чтобы развлечь Чабанилу, хозяин взял его на рождество с собою в

церковь. Когда вышли со службы, то началась потасовка на снегу, собака и ягнята кувыркались

друг через друга, а люди глядели и радовались. Чабанила потерял всякую серьёзность: он

шалил хуже несмышленого дитяти.

   Тогда учитель собрал учеников и сказал им так:

— Дети, Чабанила без вас скучает, он всё время по вас тоскует. Я предлагаю — заходите каждый

день за ним в школу.

— Но, господин учитель, мы пойдем колядовать.

— Тем лучше, возьмите и его с собой, он будет сопровождать вас, когда будете ходить с сорковой[16]

и с плужком... Он везде вам будет охраной и товарищем.

   Ребята радостно зашумели и даже стали подбрасывать в воздух свои кэчулы — к великому

удовольствию Чабанилы, который подпрыгивал, чтобы поймать их.

   Так собака ходила в стайке колядующих; им подавали бублики, орехи и кренделя. Чабанилу

особенно веселил медный колокольчик, под звяканье которого его ягнята бродили по загонам.

Он поднимался на задние лапы и просил, чтобы ему дали понюхать колокольчик. У

колокольчика был хороший запах, и Чабанила его слегка лизнул. Он понюхал также веточку

сорковы, но она ему не понравилась, у цветов не было запаха гор. Их дух напоминал книги,

которые дети несли под мышками, когда приходили в школу.

   На крещение он тоже был вместе со всем стадом. Правда, в церковь не входил. Но шёл с

процессией до самой реки, в которую погружали крест. Ну и помучился он потом, собирая

своих ягнят, которые не могли вскарабкаться по обледенелому склону! Пришлось помогать и

пастуху-учителю.

   Вторая половина зимы была снежная, с глубокими — до пояса — сугробами. Чертенята

зарывались в них, а потом звали его их искать. Он храбро входил в пушистый сугроб, скреб

лапами, разгребал снег, хватал ягнят зубами за зипуны и вытаскивал наружу ко всеобщей

радости.

   Теперь темнело рано, и ночь наступала прежде, чем он разводил ребят по домам.

   Но прошла и зима. Пасха осветила деревню, принарядившуюся и побеленную по случаю

праздника. На каникулы ребята приходили по вечерам брать его ко всенощной, а днем — в

поле, где они играли на траве. Они собирали цветы, делали букеты и отдавали их собаке.

Чабанила брал их в зубы и так ходил некоторое время, чтобы доставить ребятам удовольствие.

Утомившись, они все садились на траву, и тогда Чабанила был господином учителем. Он сидел

и выслушивал их. Один за другим проходили они перед ним и читали ему стихи, а то и

отвечали уроки. Если кто-нибудь ошибался или путался, другие подавали собаке знак, и та

ставила ему плохую отметку, то бишь ставила его на четвереньки и валяла по траве. Все

смеялись, а пёс вилял хвостом.

   На святого Георгия один мальчик принес с собою пару ягнят. Чабанила долго и старательно

обнюхивал их. Запах настоящей овцы всколыхнул в нем глубокие воспоминания и уснувшую

тоску, приведшую его в смятение. А тут ещё ветер с лугов, синее, как в горах, небо и

дурманящие запахи земли — они волновали его и не давали покоя.

   Но он был всё тот же сторожевой пёс, верный стаду человеческих ягнят и в особенности их

чабану. Однако он просыпался по ночам, вскакивал, выходил во двор, вглядывался в темноту,

нюхал ветер и, полный пугающего беспокойства и странных предчувствий, не мог больше

заснуть. Он ждал... Ждал чего-то, что придёт и нарушит обычную череду дней... В нём

теплилась искра неведомой надежды, и в ней тлели воспоминания и чувства, которые он

сохранил до сих пор.

   Однажды на заре померещился ему звон колокольчика. Он напряг слух... Звук нёсся издалека, с

равнины, и поднимался вверх. Волна ветра стёрла его. Чабанила лег; земля не поделилась с ним

известием. Он снова встал и насторожился... Он до боли напряг слух и сквозь хрусталь воздуха,

разбуженного первыми вспышками света, услышал доносившийся точно из бездонной глуби

леса серебряный голос колокольчика, болтавшегося на шее Флорина, гордого племенного барана,

с которым у него были старые счёты. Он застыл, весь обратившись в слух: мало-помалу он

различил и другие колокольчики — тот, который висел на чудесной овце, единственной, что

ушла от волка, и колокольчик пузатого вислоухого Фолти, тащившего его на спине, когда ноги

его уж не держали. Подождал ещё немного... Лай. Это лай Лэбуша, вожака собак их стада... И

он уж не сомневался, не медлил больше... Это была правда!.. То обманное логово, где он

укрывался до сих пор обратилось в прах. Что ему новые ягнята, их чабан, всё это белое стадо?

Это — препятствие, которое он преодолеет так же, как некогда с цепью на шее он перепрыгивал

встречавшиеся на пути ворота. Не оглядываясь назад, он кинулся бежать по дороге, устланной

тенью росы и солнечных бликов, и вырос вдруг, как из-под земли, прямо в центре стада. Он