чьих рук он вырывал поместья, признавали, что он брал их по праву: неоплаченные долги,

опротестованные векселя, аукционы, банкротства, нерадивые наследники... и многие другие

обстоятельства, благоприятствовавшие яростному вояке в его борьбе за богатство; но

карточные выигрыши — ни в коем разе.

   В атаках столь славных битв за добро ни он сам, ни окружающие не заметили, как ему

стукнуло семьдесят. Для себя и для людей он оставался всё тем же; рослым, сухощавым, но

крепким, красивая голова с вьющимися чёрными волосами, высокий лоб над карими глазами,

властная линия носа, шелковистые усы, под которыми улыбался тонкий рот и смеялись

сохранившиеся в целости зубы; и всё лицо обрамляла могучая подкова бороды...

   Он был так занят, что и не помышлял о женитьбе. По большей части жил он в деревне, в доме,

похожем на замок, и оттуда правил своей империей: вначале пешком или верхом в

сопровождении управляющих, потом в двухколесном экипаже, позднее в жёлтом кабриолете и,

наконец, в пролётке с мягкими венскими рессорами. Хозяйство его обычно вела любовница,

иной раз хорошенькая жёнушка какого-нибудь управляющего, которую он вскоре заменял

другой, иногда просто служанка, тщательно отобранная, которая в свою очередь уступала

место очаровательной официантке или барыньке, взятой вместе с новым куском поместья.

   Как-то раз приютил он певичку из кафешантана. Этой удалось продержаться подольше, почти

два года. Он избавился от неё с трудом благодаря другу, бедному адвокату, который за

несколько тысяч лей подрядился свести её с ума и бежать вместе с ней к черту на рога.

   С тех пор он поумнел и держался всегда ступенькой ниже: то были экономки, горничные,

служанки, кастелянши, самое большее — белошвейки из города, которые сменялись у него

каждые два-три месяца, обновив и приведя в порядок его бельё. Долгое время, в разгар борьбы

за землю, он редко ездил в город, где был у него большой дом, разве что ради процессов в

трибунал — из-за купчих, политических собраний или выборов. Тогда открывался его дом,

устраивались приемы и давалось несколько великолепных обедов для властей, префекта,

городского головы, высших должностных лиц, парламентариев и других сановников, а

также друзей, оказавших услуги в покупке имений, и адвокатов-кутил.

   За обедом прислуживала его очередная экономка, привезённая из деревни. И это не случайно;

никто его не осуждал, никто не был задет. Все протискивались к нему, обнимали его,

досаждали ему и воздавали ему почести. И какое им было дело до маленькой невидимой тени

— любовницы, раз герой был так велик: верных сто тысяч погонов земли, а то и более.

   Потом он хотя и не насытился, но поизрасходовался и потому не мог уже прикупать землю,

и стал наезжать в город, в особенности зимой, когда там гастролировали театральные труппы или

какой-нибудь цирк. Делал он это не столько из любви к искусству, сколько для того, чтобы

выбрать себе актрису, которую фрахтовал на сезон: он запирал её в имении, где она жила до

весны, когда начинались работы, тут он её отпускал и брал другую, посвежее, на следующую

зиму; с актрисами затруднений не было — этим перелётным птичкам он делал крылья из

банкнот, и они радостно улетали в освещённый и роскошный Бухарест, сытые по горло скукой

в имении и непролазной деревенской грязью.

   Город, в восторге от его мужских подвигов, галдел

— Нет, вы видели — вот чертов грек! Совсем не стареет!

— Молодец! Так и нужно жить. Не как мы — под каблуком у жён...

— Всё ещё держится ...опулос!

   Что же ему не держаться: еда хорошая, воздух свежий, деревенский, движение, размеренная

жизнь, прогулки, охота, развлечения... (Примерно так они представляли себе жизнь

деятельного помещика, которому досаждают заботы с утра до ночи.

— Эта у него пятнадцатая...— подсчитал кто-то.

— Оставь он всех их при себе, был бы у него целый гарем.

— Ну и здоров же он! В его-то возрасте... Ведь ему за семьдесят, и всё ещё не угомонится.

— Что ты хочешь! Седина в бороду — бес в ребро...

   И другие похвалы, ещё покрепче и пооткровеннее.

   А ...опулос был всё так же статен, моложав и силен, старела только его метрика, которую он,

впрочем, давно выбросил. Он же был по-прежнему неутомим: вставал на заре и был в

движении постоянном — пешком, верхом или в пролетке; он отдавал поручения, покупал,

продавал, жил то в поместье, то в городе; менял любовниц. Пока в один прекрасный день

не попался.

   Как раз посредине его владений чудом уцелело именьице — грек называл его осколком.

Именьице принадлежало одному обедневшему помещику, который ни под каким видом не

соглашался продать его. Хотя они и были друзья с господином Михаем и ...опулос многие годы

обхаживал помещика, всё же ни деньгами, ни обманом не удалось ему выманить старика из его

гнезда.

— Господин Михай, может, поладим? У меня два дома в Бухаресте, один из них настоящий

дворец с парком, как Чишмиджиу[9]. Я отдаю их тебе; и ещё сверх того пятьдесят тысяч лей.

   Глуховатый боярин вместо ответа брал протянутую для сделки руку, тряс её на прощание и

говорил своим тихим голосом: «До свидания, до свидания», и при этом церемонно кланялся.

   И так сотни раз ...опулос ел у него варенье и пил холодную воду[10] на святого ли архангела

Михаила и на Гавриила или на пасху, рождество, во время сева, жатвы, молотьбы или пахоты.

Ибо ...опулос, проезжая свои владения из конца в конец, непременно заглядывал к боярину, чье

поместьице было по дороге. Тот встречал его всякий раз своей обычной упрямой улыбкой,

приглашал на террасу, а если было лето, Анджелика, дочь господина Михая, за которой

следовала горничная с подносом, угощала его традиционным абрикосовым вареньем и кофе со

сливками.

   Грек появился, когда девочка — ей исполнилось всего пять лет — потеряла мать. Он был такой

высокий, что почти не видел её — она копошилась где-то внизу, у ног. Потом незаметно

девочка выросла, была послана в пансион в Бухарест, стала барышней и принимала его каждое

лето, когда приезжала на каникулы, а следом за нею шла всё та же горничная с тем же

подносом. Гость смотрел на неё и не видел ни того, как она растёт, ни как становятся длиннее

её платья, ни как округляются её груди. Со своего высокого стула он лишь оглядывал

именьице, окружавшее усадьбу со службами.

   И вот однажды, в середине июля, господина Михая прямо на току разбил удар. Сразу побежали

к ...опулосу. Он нашёл в доме полный кавардак и бедную Анджелику, беспомощную, в руках

управляющих, ростовщиков. Он энергично вмешался, взял на себя все хлопоты по хозяйству,

устроил господину Михаю пышные похороны, приласкал девушку, ободрил её... и занялся

делами наследства. Кроме неё, других наследников не было. Поместье, опустошённое долгами,

что зуб с дуплом. Кредиторы налетели словно волки. Анджелика испугалась, заплакала... и

отдалась в руки своего избавителя ...опулоса. Тот, как честный человек, позвал должностных

лиц, дабы они ввели её в права наследства, и принялся разбираться в делах. Прежде всего он

преградил путь своре кредиторов, тащивших векселя и заложные письма, проверил вместе с

Анджеликой её ценные бумаги. Он предотвратил наложение секвестра на урожай, скот и службы

и противостоял ненасытным банкам. Но не было никакой возможности покрыть долги, и именьице

должно было пойти с молотка. Это был единственный выход. Тут уж ...опулос вырвался на простор,

он прямо грыз удила и в этих бегах оставил далеко позади всех участников, купив поместье с