Набежавшая волна накрыла его с головой. Это было настолько неожиданно, что Ильин не успел закрыть рта и наглотался воды. Пришлось долго и мучительно отплевываться. Отдышавшись, он уже разбирался в окружающем.

Он был один. Кругом была вода. Он цеплялся за скользкие рога плавающей мины. Толстуха мирно покачивалась, иногда вздрагивая и приплясывая от удара волны. На поверхности воды дрожали слабые желтоватые блики.

Затем он увидел огонек, окруженный венчиком зарева. Он мерцал в ночи, то разгораясь до яркости вольтовой дуги, то заволакиваясь темной пеленой. На берегу что-то горело. Огонек казался маленьким и близким, но Ильин знал, что верить этому нельзя. Пожар был большой, а берег далеко. Далеко ли, близко ли — плыть он был не в силах.

Ильин попробовал представить себе, в какой стороне находится Кронштадт. Потом понял, что представить этого нельзя, можно только знать. Вспомнилась знакомая с детства игра: просыпаешься среди ночи и, не открывая глаз, стараешься угадать, с какой стороны койка касается переборки. Воображение создает четкую дислокацию всех вещей в каюте — стоит протянуть руку, и она сразу нащупает кисет и трубку на ковровом табурете, что стоит у изголовья. Протягиваешь — и рука ударяется о переборку, а каюта вместе с Ильиным описывает молниеносную циркуляцию, и это всегда забавно. Всегда, но не теперь.

Однако ориентироваться было все-таки надо. В Ильине пробудился штурман. Штурман Ильин запрокинул голову в поисках небесного ориентира. Над головой он увидел черный купол неба, усыпанный звездами, горевшими холодно и ярко. И сразу все события ночи всплыли в его памяти.

Лодка возвращалась из дозора и шла надводным ходом вслед за тральщиком. На мостике находился вахтенный командир лейтенант Ильин и сигнальщик Маханов. Фарватер был знаком, как путь от калитки до крыльца родительского дома. Небо было чисто, почти все время шли в видимости берега. Берег казался длинной грядкой тлеющей золы, изредка вспыхивали желтые язычки разрывов и белые огни сигнальных ракет. Кто на берегу — свои или немцы — Ильин не знал: находясь на позиции, лодка почти не имела радиосвязи с базами. Обстановка же менялась каждый час. На подступах к Ленинграду шли упорные бои.

В 22.30 Ильин и Маханов одновременно заметили по правому борту плавающую мину. Ее обошли. А в 22.31 впереди раздался взрыв. Взрыв был небольшой силы, и Ильин догадался, что тральщик зацепил параваном за буек антенной мины. Следующей мыслью было… впрочем, какая мысль пришла следующей, он не помнил, потому что через секунду огромной мощи подводный толчок взметнул вверх тонны воды, взрывная волна ударила Ильина в грудь, оторвала от мостика, и он, так и не услыхав грохота взрыва, потерял сознание.

Теперь он мог сколько угодно гадать насчет дальнейших событий без малейшей реальной надежды когда-либо проверить свои домыслы. Можно было предполагать, что лодка цела. Столкновения не было, мина рванула метрах в десяти. Впрочем, может быть, и ближе.

Тогда могло помять легкий корпус. А Маханов? Такой золотой парень, чудо-сигнальщик, он видел ночью, как сова, зато, сменяясь с вахты, на время делался полуслепым от страшного напряжения. Неужели погиб? Ильину захотелось окликнуть его, но он сразу понял, что это бессмысленно. Вообще делать что-нибудь или пытаться делать — бессмысленно, когда оказываешься в осеннюю ночь посреди залива со случайно подвернувшейся миной в качестве спасательного буя. Ильин вдруг вспомнил Жору Мачавариани, дивизионного минера. Как он говорил, когда учебная торпеда пройдет по корме мишени? — «Смешно и прискорбно в одно и то же время». Интересно, что делает сейчас Жора?

Ильин попытался взяться поудобнее, чтоб дать отдохнуть уставшим мышцам. Это ему удалось без труда. Теперь звездное небо нависало прямо над его глазами, развернутое, как знамя. Крупные звезды лили ровный безразличный свет. Только Марс был горячий, красный, резко мерцающий.

Несколько звезд покатилось по своду, вычертив быстро исчезнувший светящийся след.

«Трассирующие звезды, — подумал Ильин и мысленно улыбнулся. Это занятно — трассирующие звезды. Как же они называются на самом деле? Блуждающие? Летучие? Нет, как-то не совсем так. Как же?»

Тело коченело, но голова работала с удивительной ясностью. Ильин не чувствовал страха, а только томительную досаду от сознания своей беспомощности и неспособности к действию. Мысли вертелись вокруг привычного — корабля, товарищей, семьи. В его положении следовало подумать о спасении или приготовиться к смерти. Ильин еще раз взвесил свои шансы и нашел, что они не стоят ломаного гроша. Вряд ли хватит сил продержаться на воде до утра. Да и зачем? Появилась мысль — разжать пальцы и погрузиться, чтоб покончить все разом. Взглянуть последний раз в бездонную черноту неба, отыскать знакомые созвездия…

Опять несколько звезд покатилось в разных направлениях, пересекаясь и догоняя друг друга. До войны он, конечно, никогда не догадался бы назвать их трассирующими. А теперь вдруг забыл, как они назывались тогда.

Ветер донес до Ильина звук, заставивший его насторожиться. Ильин различил треск мотора и шелест винта идущего катера. Ошибиться было невозможно. Судя по звуку, катер приближался.

Первым душевным движением была острая опьяняющая радость. Спасен! Ильин чуть не выпустил из рук рога своей толстухи и, чтобы удержаться, налег на них так, что мина покачнулась. На долю секунды его пронизал жуткий холодок — было бы глупо взорваться именно теперь. Черт их знает, эти немецкие мины.

Затем сразу осекся. Чему он радуется, чудак? Катер может пройти мимо. Кричать? Неизвестно, сумеет ли он крикнуть, а главное… Главное, что это мог быть немецкий катер. Как это ему не пришло в голову сразу? И даже, вернее всего, катер немецкий.

Теперь было не до рассуждений. Нужны были решения и поступки. Ильин освободил одну руку и нащупал в заднем кармане брюк бельгийский браунинг, подарок одного таллинского дружка. Вопрос ясен — если это гитлеровцы, то он пустит себе пулю в рот.

Он опять прислушался. Тот же стрекот, но уже ближе. Если б не волна, можно было бы уже разобрать силуэт.

Мысли неслись быстро, опрокидывая друг друга. Через секунду первый вариант был отвергнут. В магазине пистолета семь патронов — если катер подойдет, чтоб забрать его, можно выстрелить шесть раз. Седьмой патрон остается в резерве. Через секунду этот вариант показался сомнительным. Не годится, отставить! Разве можно точно стрелять из такого положения? К тому же пистолет может отказать. Тогда захватят живым. Так вот он — грозный выбор, решительный момент, к которому он готовился и все-таки не верил, что он когда-нибудь наступит.

Ильин еще раз взглянул на небо, исчерченное роями падающих звезд. Все ясно. Тревоживших его раньше сомнений не существует… Да, он любит этот прекрасный мир, этот небосвод, населенный мириадами звезд, еще больше — землю, море и людей, еще больше — часть этой земли, которая называется Родиной и сейчас так же далека, как самое дальнее из светил. Видеть, ощущать этот мир — огромная радость, но она доступна лишь человеку свободному и незапятнанному позором. Вне свободы и чести этот мир не имеет никакой цены. Получить жизнь в подарок от этих скотов? Лучше умереть. Это совсем не страшно. Страшнее остаться жить.

Катер был уже совсем близко. Он приглушил мотор и замедлил ход. Ильину показалось, что его окликают в мегафон, но слов слышно не было.

Что же делать? Вдруг его озарила мысль — простая и ослепительная. Надо кричать, стараться, чтоб его услышали, заметили. Если катер свой, — он спасен. Если же нет, — пусть эти скоты приблизятся — удара рукоятки пистолета по запальному стакану мины будет достаточно, чтоб взлететь в воздух вместе с фашистским катером и всей его командой. Это настоящая смерть, и для того, чтобы так умереть, стоило жить.

Он еще раз взглянул на небо. Трассирующие звезды превратились в сверкающий поток — от этого зрелища было трудно оторваться. Ильин набрал в легкие воздух и закричал. Это не был жалобный вопль утопающего. В его голосе звучали радостная сила и вызов.