Женщина не шелохнулась. Мичман коснулся ее плеча.

— Иди домой, Катя, иди. Здесь нечего смотреть… Да и не к чему. Ленка-то дома одна. Натворит что-нибудь.

Катя в ответ прошептала:

— Федя сегодня в первую смену работает. Сходить… сказать, что отца нашли?

— Потом. Объявят. Похороны будут.

— Я сейчас… зайду на завод.

— Я лучше позвоню по телефону отсюда.

— Не надо. Пусть от меня услышит.

— Как хочешь. Ступай.

Катя встала, машинально поправила волосы, побрела к выходу. Придерживая ее за локоть, Токарев спросил:

— У него три верхних передних зуба были вставные из нержавейки?

— Были. Он их выбил, когда боцмана в шторм вытаскивал из воды.

— Ну да, на вашей свадьбе он их еще не вставил и шепелявил, как… Ну, иди. Я поздно возвращусь домой.

Катя неловко поднялась по скользким стальным ступенькам и, охнув, закрыла лицо руками.

Двое старшин, поставленные у входа в док вместо матроса-первогодка, подхватили ее, помогли сойти на берег. Между двумя неуклюжими здоровенными парнями Катя казалась маленькой, сгорбленной, старой.

Флагмех докурил папиросу, посмотрел на матросов, которые, раздевшись до трусов, полоскали в воде парусиновые робы, противогазные маски, и повернулся к офицерам.

— Ну-с, пошли.

Комиссия, назначенная приказом командующего флотом, обследовала поднятую подводную лодку и установила нижеследующее.

Лодка возвращалась с боевой позиции надводным ходом. Это выяснено потому, что был открыт верхний рубочный люк, а топливные рукоятки обоих дизелей стояли в рабочем положении: «средний вперед!»

Кормовые горизонтальные рули лодки были повреждены ранее, и поэтому погружаться она не могла.

Около 23.00 лодка неожиданно обнаружила транспорт «Рейн» и сопровождавший его катер. Командир решил атаковать его с надводного положения, отбиваясь от катера орудийным огнем. Это установлено потому, что орудие лодки было развернуто на левый борт, затвор был открыт, а в кранцах первых выстрелов не хватало одиннадцати снарядов. Крышки кранцев тоже были открыты.

Лодка успела выстрелить две торпеды и орудийным огнем нанесла серьезные повреждения катеру. Обе торпеды лодки попали в транспорт, и он затонул с креном на правый борт. Команда катера противника не справилась с повреждениями от снарядов, и катер тоже затонул. Оба его торпедных аппарата были в положении после выстрела, как доложили водолазы.

Одна из торпед катера попала в носовую часть подводной лодки в районе пятнадцатого шпангоута. Взрыв произошел в двадцать три часа тридцать девять минут. Время определено по положению осей стрелок отсечных часов и штурманского хронометра, разрушенных при взрыве.

Личный состав лодки никаких мер по ликвидации последствий взрыва предпринять не мог, так как ударной волной был убит на своих боевых постах. Все отсечные переборки, за исключением седьмого отсека, были разрушены, и лодка затонула тотчас после взрыва.

Комиссия остановилась перед переборкой седьмого отсека. Дверь ее была задраена, заржавела, и ее вырезали кислородом. Лучи аккумуляторных фонариков ворвались в темноту и заплясали на механизмах отсека. От этого казалось, что механизмы качаются и кто-то живой прячется за ними. На подволоке и бортах частично сохранилась краска. Серые пятна потемневших белил, почерневшая от времени пробковая изоляция и коричневые участки оголенной обшивки сочетались причудливо и мрачно. Куски изоляции, свисавшие со шпангоутов, отбрасывали лохматые тени.

Двое матросов-электриков вошли в отсек, волоча за собой кабель электрического освещения. Задевая острые края врезанного металла, кабель противно скрипел. Подвесив под подволоком яркую лампу в толстом проволочном кожухе, матросы ушли.

Флагмех, уже собиравшийся шагнуть в отсек, замер, взглянув на мичмана Токарева, и пропустил его первым.

— Видимых разрушений нет, — сказал кто-то.

— Стоп! — произнес флагмех и, расставив руки, придержал товарищей.

Посреди отсека лежали две кучки почерневших костей, а между ними — темная масса. Два круглых стекла на ней, отражая свет качающейся под подволоком лампы, словно мигая, смотрели на вошедших.

— Индивидуальный спасательный аппарат, — сказал один из офицеров.

Качалась лампа. Дышали люди, мигали стекла аппарата. А мичман Токарев неотрывно смотрел на три светлых точки. Нержавеющая сталь не потускнела от времени.

— Пусти-ка, — водолазный инструктор оттеснил Токарева и наклонился над аппаратом. Осторожно раздвигая лохмотья, нащупал ржавое тело кислородного баллона, позеленевшие бронзовые детали головки, попросил посветить и долго сидел на корточках. Потом положил баллон на место, прикрыл его лохмотьями, выпрямился и сказал:

— Аппарат был исправен.

Теперь все подняли головы. Нижняя крышка входного люка была снята, а сам люк был приготовлен для выхода людей из лодки.

— Почему же они не вышли? Глубина небольшая, — ни к кому не обращаясь, спросил один из членов комиссии.

После некоторого раздумья другой заметил:

— Аппарат-то один.

Воцарилось молчание.

— А где второй штатный аппарат? — пробормотал водолазный инструктор.

Все встрепенулись и начали пробираться вдоль бортов в глубь отсека. Только Токарев стоял неподвижно и смотрел, как переливался свет на трех кусочках нержавеющей стали.

Наконец раздался голос:

— Трюмная помпа сорвана с фундамента, сместилась к борту миллиметров на сто и раздавила второй аппарат.

Снова столпились над останками матросов, замерли, и только изредка прорывалось:

— Н-да.

Штабной офицер протиснулся ближе к лампе, полистал в папке пожелтевшие бумаги и, кашлянув, произнес:

— Старший электрик старшина первой статьи Щеглов Федор Игнатьевич.

— Есть! — громко ответил Токарев.

Все обернулись к нему, взглянули туда, куда смотрел он, и поняли, что мичман не ошибся.

— Младший электрик матрос Гребешков Трофим Семенович, — прочитал штабной офицер.

Токарев не шелохнулся.

Раскачивалась лампа. Стекла аппарата вспыхивали и гасли. На механизмах причудливо изгибались тени.

Один из офицеров нагнулся, поднял лежавший рядом с аппаратом большой ржавый гаечный ключ и, держа его обеими руками, смотрел то на останки матросов, то на аппарат.

Члены комиссии подумали, что надо бы принести переносные вентиляторы: в отсеке неимоверно душно.

Офицер с ключом стоял долго-долго. Лицо его сморщилось. Потом он резко повернулся и стал разглядывать борт. Все почему-то смотрели на фуражку офицера, испачканную ржавчиной. Офицер замер. Все придвинулись к нему. На пятне уцелевшей краски еле виднелись две коряво нацарапанные буквы, видимо, окончание слова. Не отрывая взгляда от них, офицер протянул назад руку, ему подали лампу. Он стал прикладывать ее к борту в разных местах, но так и не разобрал, какие это были буквы. Зато был явственно различим восклицательный знак, точка его была выдавлена в металле сильным нажатием острой гранью ключа.

Наверно снаружи поднялся ветер и стал проникать внутрь лодки через пробоину.

Как потухшие костры темнели оставшиеся буквы на ржавом настиле. Члены комиссии долго смотрели на них, затем покинули отсек. Остался Токарев и услышал, как один офицер сказал другому:

— Это было в водах противника, при температуре, при которой и пяти минут в воде не продержишься...

Выйдя из лодки, члены комиссии встали, ошарашенные свежестью воздуха и солнечным светом. Женщины, сидевшие в доке, встали, подошли к флагмеху и уставились на него. Он то морщась жмурился, то широко открывал глаза, и женщины в такт ему тоже открывали и закрывали глаза. Все враз.

Наконец флагмех сказал:

— Идите. Здесь смотреть нечего. Похороны будут послезавтра. — Он отвернулся и увидел Токарева. Тот стоял, глядя поверх голов женщин. Все невольно повернулись и замерли.

На берегу возле дока, взобравшись на камень, стояли две девочки-подростка и, вытянув шеи, смотрели в док. Белоногие, в пестрых платьицах, тоненькие, стройные, они походили на растения, выросшие из серо-зеленого камня.