Сколько я себя помню, я только и слышу хулу Европе, да Америке. Прежде это была советская пропаганда, твердолобая, убогая, но эффективная, так как противопоставить ей ничего было нельзя — никто из простых смертных ни Европы, ни Америки не видел, отделенный «железным занавесом». Когда границы открылись, народ сперва увидел «запад» по телеящику, а потом с сумкой «челнока» побывал и на западе, и на юге, и на востоке — только на севере делать было нечего, среди голодных воркутинских шахтеров и доживающих свой век оленеводов, — тогда стали говорить: «Запад», конечно, богат и хорош, но нам его строй не подходит. Еда годится, шмотки, автомобили, даже добротное жилье стали именовать «евростандартом», но только не их демократия и не их порядок в экономике.

Все приемлем, когда касается поесть, отдохнуть, развлечься. Кинофильмы смотрим, листаем журнальчики. Постепенно пересаживаемся на иномарки, строим коттеджи не в стиле русской избы. Язык с невероятной проворностью впитывает иностранные слова. Но взятки берем — по-азиатски. Хамим — по-русски. Партнера стараемся обмануть — по-нашему. Человека не ценим, не уважаем — по-советски.

А если появляется на политическом поле «западник», то обязательно проворуется, не сдержит в себе восточную натуру. Или властитель: только-только завяжет с Западом дружбу, подкрепит ее личными контактами, поохотится в подмосковном заповеднике, в Европе оркестром подирижирует, по-медвежьи пообнимает какого-нибудь щуплого англикашку, приняв у него очередной кредит, — как вдруг шлея под хвост, и опять спесь туманит разум. Опять разговоры об особом статусе России, о ее мировом предназначении (не доить ли всю жизнь двух маток?), опять «мы не позволим Америке хозяйничать в Европе», опять объятия русских с восточными диктаторами, как будто своими не насладились.

Действительно, скифы мы, Блок был прав. Только Запад-то тут причем? Он-то в наших бедах меньше всего повинен.

Лет тридцать пять, не меньше, я, журналист, боролся с политической системой, унижающей человека до уровня безмозглой машины. Сперва делал это неосознанно, интуитивно, сопротивляясь, как живая тварь, давящей силе партийного сапога. Был наивен, хотел переиначить партию, стремился разглядеть в ней «человеческое лицо» и отвоевать у маразматиков и мерзавцев Маркса. Потом понял всю безнадежность и бессмысленность этой затеи.

Никто меня, никакой Запад, не сделал антисоветчиком, внутренним врагом, а только родная почва, действительность, то, что видели глаза и слышали уши.

Как мог, я рассказал об этом пути.

Это была дорога отречения от иллюзий. Ее пересекали пропасти. Они манили соблазнами. Пролетая над ними, легко было обронить свою душу. Мне хотелось в этой жизни победить. В обычном, житейском смысле: добиться успеха.

Если и следует вывод из прожитой мною жизни, то он такой: в России, на том отрезке, который мне был отмерен, совместить служение и службу было невозможно. Служение в конечном счете выливалось в служение Богу, а служба оборачивалась службой в канцелярии у Молоха. Другого расклада для людей моей профессии почти не существовало. Победить удалось бы, только проиграв свою душу, а сохранить ее — только потерпев поражение. В этом состоял выбор. Грустно, если это правило не имеет временных границ.

Закончу же я — молитвой: «Господи! Ты знаешь все, и любовь твоя совершенна. Возьми же мою руку в свои руки и делай то, что я так хочу сделать и не могу».

………………………………………………………………………………………………………

Январь 1991 г. — июнь 1998 г.